Иссякали силы душевные, иссякали силы телесные у прекрасной юной гейши. Хотела она сходить в храм и помолиться, да настоятели уж более и на порог не пускали её. Боялись, что увидят послушники и монахи такую красоту – и об учении Будды, о стремлении к просветлению позабудут. Не все, конечно, были и очень сильные духом, но не дело ж настоятелям своих учеников такому искушению подвергать! И потому ни в один из храмов Киото не пустили бедную Ёакэ. Так бродила она по округе вечерами, ночами, ища места, где бы можно было выговориться. И добрела к моему озеру. Слыхала она раньше, быть может, что об озере дурная слава идёт, но всё равно пришла, надеясь, должно, что никто здесь её не потревожит. И потому записала она свою печальную историю, свои горячие нежные молитвы о счастии младшей сестрёнки на воде. Я смотрел на неё, глаза мне что-то щипать начало, мир как-то вдруг помутнел. Решил, что рыбные мальки, хулиганьё это, замутили воду, потому плохо вижу. И выбрался наружу, на дальний берег. Надеялся, не увидит она меня, но она как почуяла, посмотрела.
– Ты ли каппа, который здесь живёт? Который кровь выпивает и топит? – спросила.
Я робко приблизился и извинился, что нарушил её покой.
А она, глупышка, вылезла из воды на берег, бухнулась на колени передо мной и взмолилась, чтобы я погубил её, тогда, быть может, после мучительной гибели её боги смилуются и даруют прощение её семье. В первый раз кто-то меня просил о таком – и я от изумления растерялся. И сказал ей, что ни топить её не смогу, ни кровь пить. Жалко мне её, а потому у меня весь аппетит пропал. Разрыдалась она горько-горько. Я подошёл, робко по спине погладил. Что ещё я мог сделать для неё? Разве что выплакаться дать. Людям это почему-то нужно и важно, когда у них горе. И вдруг осенило меня.
– Знаю я, Ёакэ, одного паренька по имени Сайвай. В детстве рано он мать потерял и потому глубоко задумался, почему в человеческом мире столько бед и несчастий. И с тех пор он везде ищет ответ. И учения достигших просветления он изучает, и книги древних мудрецов. Днём при свете солнца читает, ночью светлячками свитки освещает, сиянием луны или блеском снега. Везде был, всё обошёл. Кажется, нет на всём свете книги, которой бы не прочёл он. А если и есть, то ещё доберётся. Лет ему ещё только семнадцать, успеет ещё. Ко мне тоже заходил, допытывался о житии таких ничтожных злобных существ как я. Я аж обалдел от такой наглости, потому и упустил, не утопил. Найди его, девочка, да спроси, может, он подскажет, за что роду твоему такое горе досталось.
Перестала плакать красавица, сжала благодарно руки мои и засеменила прочь, насколько позволяло быстро двигаться её тяжёлое узкое мокрое кимоно. А про обувь свою неудобную забыла. Я спрятал её сандалии и, бывало, доставал, прижимал к животу. Почему-то мне становилось сладко тогда. И вспоминалась та девчонка.
Около года прошло, кажись, в мире людей. Однажды утром заскочил ко мне Сайвай. Бледный, растрёпанный. Умолял его сожрать.
– Это ещё что за глупости! – возмутился я, – Что такого натворил, малёк?
Рассказал он мне историю о своей любви и о конце Ёакэ.
Оказалось, прислушалась Ёакэ к совету моему. Решила обратиться за помощью к любознательному юноше. А чтобы он ей точно помог, вздумала влюбить его в себя. Якобы случайно познакомилась с ним на улице Киото, когда он из одного храма выходил. Нарочно споткнулась, ногу подвернула. А он, добрая душа, до окия довёл её, хотя раньше туда и не заходил. В благодарность пригласила его выпить сакэ. Он долго упирался, а потом всё же вошёл в её покои: любопытство одержало верх, так как ни разу прежде в комнате у гейши не был он. Песню спела она ему, стихи рассказала. Старалась, сияла, как только она одна умела. Не устоял Сайвай перед блеском её красоты, но виду не подал. Притворился, будто лишь как поэта, товарища по наслаждению песнями, стихами и цветами ценил. В общем, так их дружба началась.
Он всеми силами искал ответ. Она старалась сиять ярче прежнего, чтобы он не сорвался с крючка. Глупышка, да он бы и сам ни за что от неё не ушёл, даже под страхом смерти! За нежную заботу его, за осторожное обращение и вежливость, за ум его блестящий полюбила его Ёакэ по-настоящему. Сайвай понял всё, перемены заметил, но виду не подал. Остался другом ей. А вокруг все твердили, что юный учёный Сайвай и Ёакэ любят друг друга до беспамятства, только друг другом и живут. От людей сердца не спрячешь: они всё разглядят. И, конечно, людям завидно было, но тех, кто в молодости и уме мог состязаться с пареньком, было не столь уж и много. А если учесть, что видели любовь юной красавицы к молодому учёному, то и вовсе у многих мечтателей и завоевателей руки опускались.