Около года прошло. Сидели однажды Ёакэ и Сайвай у ручья, смотрели, как уносит вода последние лепестки сакуры. Ели рисовые лепёшки с начинкой. Грустно смотреть, как уносит вода последний след весеннего цветения наипрекраснейшего из деревьев. Грустно и красиво, так как красота в этом мире мимолётна, потому и грустна, и ценна.
– Когда мой брат сбежал и вдруг открыл в себе дар торговца, то первые деньги заработанные нам прислал, – вдруг вспомнила Ёакэ. Мы тогда все вместе сидели на берегу ручья, ели моти и смеялись, братца моего добрым словом вспоминали. Сакура уже вся отцвела тогда, но нам было радостно. Мы впервые ели столько, сколько хотели. Мы тогда надеялись на лучшее. А на следующую весну, ещё до цветения сакуры, только-только тогда расцвели сливовые деревья, с красными цветами и белыми, мы сидели и любовались ими, ели досыта, радовались. По брату только соскучились. И тогда я выронила одну рисовую лепёшку, а сестра, не заметив, наступила на неё ногой. Отец ругался на неё, а она засмеялась. Мол, подумаешь, у нас теперь денег много, какое мне дело до одного выброшенного моти! Вскоре после того дня нашего брата, надежду нашу, зарубил днём на дороге какой-то жестокий самурай... И когда я вижу, как осыпаются цветы сакуры и сливы, то вспоминаю об этом – и мне становится очень грустно.
Сайвай молчал долго, нахмурившись, так что Ёакэ перепугалась и не знала, что говорить ей и что делать.
– Читал я как-то записки об одной провинции Нихон, – сказал он наконец, – Там были такие слова: «В древнее время в уезде Кусу провинции Бунго было одно широкое целинное поле. Некий человек, живший в уезде Окита, пришёл на это поле, возвёл жилище, возделал это поле и стал там жить. Постепенно дом его стал богатым, и крестьянин возрадовался, начал пить сакэ и развлекаться. Однажды он вздумал стрелять из лука, но цели у него не было. Тогда он взял рисовые лепёшки, поставил их как цель, и, когда собрался стрелять в них, рисовые лепёшки превратились в белых птиц и улетели. С этого времени крестьянин стал слабеть, терять разум и наконец умер, а поля одичали. В годы Тэмпёё житель уезда Хаями по имени Куни, разыскивая временно заброшенные плодородные земли, переехал сюда, возделал эти поля, но вся рассада риса засохла и погибла, а он испугался и более не возделывал их, снова забросил». Там ещё говорилось, что «рисовые лепёшки моти служат символом благосостояния» и «так как бог счастья покинул эти поля, то они и захирели».*****
– Так вот почему! – вскричала Ёакэ заламывая руки, – Мы прогневали душу риса! И как рис в нашем доме покинула его душа, так и боги счастья отвернулись от нашего дома.
– Может, ещё можно всё поправить? Я думаю... – начал было юноша.
Его возлюбленная вдруг вскрикнула, смяла кимоно на груди... и упала бездыханная. Так потерял род Ёакэ самое главное своё сокровище.
И потому пришёл ко мне Сайвай и умолял лишить его жизни – жизнь без Ёакэ, Гейши рассвета, была ему не мила. Так и не докопался он ни до причины появления страданий в мире, ни до открытия, как возможно исправить всё. Впрочем, все его поиски для него уже не имели никакого значения. Но оттого, что узнал я от него, аппетит у меня пропал начисто, и, чуял я, не скоро возвратится. И потому сказал я ему, что в тяжёлых случаях у людей принято молиться, к тому же, у Ёакэ была любимая сестра, за которую некому теперь заступиться – родители-то уже почти и не жильцы на этом свете.
И Сайвай ушёл. Выдал сестру любимой замуж за своего друга-учёного, человека с добрым сердцем и каким-никаким, а всё ж таки с достатком. Постригся в монахи – и до конца своей жизни молился о спасении своей любимой. Иногда он навещал меня, но вчера вечером узнал я от знакомого оборотня-барсука, что дыхание моего друга-монаха оборвалось. Сам я молиться не умею, потому я волнуюсь за Ёакэ. У меня всё чаще начинает щипать в глазах, а мир и вовсе почти постоянно как пятно смазанное, впрочем, это не имеет никакого значения. О, всемогущий, милосердный Будда, сделай что-нибудь для неё!»