Переведя взгляд на девочку, Микото ненадолго задумался. Девочка закричала «мама», когда монах ранил первого ёкая. Но она сильно отличалась от своей «мамы». У девочки не было рогов. Микото даже подумал, что это могла быть человеческая девочка, воспитываемая ёкаем. Но тут же отмел эту идею. Ёкаи заботятся лишь о себе. Да и не мог невинный ребенок назвать монстра мамой.
«Выходит, что девочка – ёкай. Тогда, по какой причине она так похожа на человека? Может это тануки» предположил монах. Он вспомнил енота-ёкая, способного изменять внешность. «Нет. Этого быть не может. А если бы и было, то «мать» могла попросить скрыть рога.»
Микото оставалось только предположить, что такой ребенок мог родиться от связи ёкая с человеком.
- Мерзость, - содрогнулся монах.
Ему претила мысль, что кто-то захочет добровольно возлежать с… этим. Он вновь посмотрел на девочку и удивился тому, что ее глаза горели мертвенно-бледным светом.
«Они у нее всегда такими были» удивился мужчина.
Изо лба девочки торчали два изогнутых рога. А кожа почти полностью оказалась скрыта чем-то, похожим на черепаший панцирь, но обладающий другой текстурой – темно-синей.
«Да я брежу» подумал Микото.
В один миг лежащая девочка-ёкай встала на ноги. Она закричала. Это был крик боли от утраты близкого человека. По ее щекам текли слезы. Глаза так и пылали ненавистью. Микото понял, что настал его черед.
Ёкай сделала несколько шагов к мужчине, остановившись в шаге от него. Микото со страхом посмотрел ей в глаза и увидел в них свою незавидную судьбу. Его мочевой пузырь не выдержал.
«Надо было целиться в голову» отдаленно подумал монах за секунду до того как получил удар ногой в грудь.
Ребра захрустели. Монах прислонился к седзи и потому они легко сломались от удара. Микото оказался на улице, валяясь в снегу, кашляя своей кровью. Ему на лицо упала снежинка и он с удивлением обнаружил, что еще жив.
Монах попробовал подняться, но руки его не слушались, а ноги отказали. Юко медленно вышла из хижины и, опустив голову, побрела к валяющемуся мужчине, при этом она что-то бормотала себе под нос.
Девочка-ёкай подняла голову и мужчину словно холодной водой окатило. Страх сковал сердце монаха. Тело его вновь не выдержало, начав испражняться.
- ЗА ЧТО, - закричала Юко, заливаясь горючими слезами.
Микото хотел ответить надвигающейся смерти, но понял, что воздуха в его легких нет, только булькающая кровь. Он попытался поднять руку, но силы давно покинули его тело.
Юко уже стояла возле мужчины. Он с мольбой в глазах посмотрел на нее. Но девочка не вняла просьбе.
Подпрыгнув вверх, девочка приземлилась на грудь монаха. Не выдержав такого издевательства, ребра сломались, разрывая легкие и сердце в кровавые ошметки.
Труп монаха выпучил глаза, а рот открылся под давлением выплескиваемой крови. Алая жидкость окрасила снег в свой цвет.
Вытащив окровавленные ноги из тела монаха, Юко развернулась и побрела обратно в хижину. На ходу у нее перестали гореть глаза и, словно по щелчку пальца, образ демона испарился. Кое-как доплетясь до хижины, девочка ввалилась внутрь и упала на пол возле своей матери, потеряв сознание.
Мне не хотелось просыпаться. Я не хотела открыть глаза и подтвердить, что мой сон оказался не сном.
Открыв глаза, я села на колени. Тело замерзло. Согреться – минутное дело. Протерев глаза, я заметила, что рядом со мной лежит мама и я выдохнула от облегчения.
- Доброе утро, - заспано пробормотала я.
Однако ответа не последовало. Тогда я перестала тереть глаза и посмотрела на маму. Она лежала напротив входа, раскинув руки в стороны. Глаза ее были открыты и смотрели в никуда. А кимоно на груди стало красным от крови.
Понимание медленно стало доходить до меня. Взгляд долго опускался на мое кимоно. На животе красовалась дырка, края которой покраснели. Все еще пытаясь убедить себя в том, что это лишь сон, я с опаской оглянулась назад. Там посреди площадки храма в снегу валялось тело.
Рот открылся, а губы начали дрожать. Глаза наполнились слезами, сразу же хлынувшими по моим щекам. А внутри все сжалось.
- Мама, - зарыдала я.
Я медленно подползла к маме и упав ей на грудь, заплакала так, как никогда в жизни больше не плакала.
- Мама! А-а-а-а-а!