«Нельзя держать в рублях, — потерял сон из-за наследства Аркадий, — при моей непрухе — обязательно инфляцию жди».
Решил снять наследство и выгодно купить на него доллары.
А снять не может. Почерк-то, выводя налево «мама мыла раму», изменил до неузнаваемости. Расписаться никак не получается в прежнем стиле. Бьется изо всех сил у окошечка и все зря. Кучу бланков извел, а ни рубля не дают.
— Может, это и не вы вовсе? — упрямится служащая банка.
— Как это не я?! — сует Аркадий паспорт. — Посмотрите фото!
— А подпись! — тычет пальцем под портрет служащая. — Подпись-то не ваша!
— Я почерк поменял! — вышел из себя Аркадий. — Чтобы судьбу в корне улучшить!
На эту новость заведующую вызвали.
— Справка из психиатрички есть? — заведующая спрашивает.
— Да нормальный я! Нормальный! — закричал Аркадий. — Выдайте сейчас же деньги!
И дальше в том же смысле права качает. Дескать, произвол над правами человека! Буду жаловаться!
Зашушукались сбербанковские — не пора ли милицию вызывать?
Зря не вызвали. Вдруг в зал врываются двое в масках. С пистолетами.
— Всем стоять! — командуют. — Не двигаться! Убьем!
«И почерк не помог, — подумал Аркадий. — Пристрелят, как собаку. Я здесь единственный мужчина».
Рядом с «единственным» не менее перепугано женщина столбом застыла. Она только что получила 20 тысяч и начала пересчитывать из соображения — доверяй да проверяй, а тут грабители налетели… Увидели денежки, выхватили кровные сбережения, проверять, в отличие от хозяйки, не стали, забрали еще до кучи из кассы наличку и рванули на выход.
Без грабителей и без 20 тысяч женщина забилась в истерике. Жалко, как-никак не чужого дяди были деньги, свои.
Аркадию тоже кровные жалко, поэтому заплясал от радости. Не вприсядку. Мысленно. Понимал, пустись в перепляс у окошечка — психушка обеспечена. А как хотелось, не отходя от кассы, чечетку отчебучить. Ведь это не кто иной, как он, должен был биться в слезах на месте потерпевшей. Ему, кабы не новый почерк, на роду было написано оплакивать безвременно ушедшие, даже убежавшие, 100 тысяч. А так наследство до копеечки целехонькое.
Круто изменил судьбу, завалив буквы на спину.
И в семейном плане раскоряк рассосался. Супруга простила прикол с несостоявшимся трупом. Родственники тоже поостыли в неприязни, узнав про наследство. Аркадий на радостях мировую им выставил. Не хуже памятного юбилея гулево закатил.
— С такими деньгами на карниз нельзя выходить! — уважительно говорил за столом ветеринар Гоша. — Надо, Аркадий, беречь себя. И завещание обязательно напиши на ближайших родственников…
Я на том пиру был, вино с водкой пил и заверяю: Аркадий научился ставить размашистую загогулину росписи по-старому и зажил по-новому.
РЕВЕЛА БУРЯ В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Завелся у Любаши Светличной жених на море-океяне. Не из пучка водорослей. От брата Димки. Морячок торгового флота, он в ревущих широтах показал дружку Мише фотоличико сестры: гля, какая сеструха!
«Ба!»— сказал Миша и побежал сочинять письмо в сторону берега.
Дошла океанская весточка по волнам и через тайгу с болотами в Сибирь. Завязалась переписка. И вдруг, трах-бах, от моряка телеграмма: «ПРИЕДУ НА НОВЫЙ ГОД ТЧК».
В доме у Светличных случился психоз. Любаша у родителей была последним чадом. Когда хорошо за сорок обоим стукнуло, учудили младшую дочу. В момент образования просоленного Любкиного жениха родители невесты имели прочный, не отдерешь, статус деда Макара с бабой Мотей. С пенсией и внуками. Кроме моряка-холостяка Димки и Любаши, имелась еще дочь Валентина и сын Геннадий.
Мишин причал в Кашире Московской области располагался. Как бабе Моте не вдалбливали, что Кашира помене их Ачинска в длину и поперек, не перетолкуешь, считала: жених из москвичей.
— Ой, Любка, — причитала, — опозоримси-и-и…
Миша сообщал, что он механик. Данное рукомесло баба Мотя оченно уважала. Это не Димка-непутня, радист какой-то, а здесь — механизмы! Имя заведовать — не ручки у радио туды-сюды вертеть.
Были у бабы Моти переживания по застольной программе: чем угодить москвичу, что в их родову метит? Но главная тревога, терзавшая сердце хозяйки, — компания. В ее мужицкой части. Ох, богата она была на подводные камни. Самый опытный мореход может лоб расшибить и перехотеть жениться.
В отношении камня «врезать за Новый год» баба Мотя на оргкомитете постановила: если кто переврежет, невзирая на принадлежность лица — муж, сын или зять, — морду утюгом отрихтует.
Но мужики не только врезать были мастаки. У деда Макара после третьей рюмки душа перла наружу так, что пуговицы не выдерживали. До пупа расстегивались как сверху, так и с шириночной стороны. Свои с пониманием относились к рвущейся сквозь застежки душе. А вот как москвич отреагирует?
Зять Никита по пуговицам был вне подозрения. Зато под хмельком петь любил. Вокалировать начинал без палочки дирижера. Как мешком из-за угла. Даже для самого певца. Вдруг в голове замыкалось реле, и всегда на «Ревела буря, дождь шумел!..» А ревел, как та буря во мраке. Штормовую стихию в масштабе один к одному рисовал. Сидит компания, выпивает-закусывает, на небе ни облачка, вдруг Никита как рявкнет подвальным басом: «Ревела!..» Не зная певца, можно с инфарктом в салат окочуриться.
Дочери Валентине баба Мотя наказала ни на секунду не отвлекаться от мужа Никиты, отвлекая его реле от бури. А на вырывающуюся от винных паров душу деда Макара сама нашла управу: приказала надеть на нее вместо рубахи водолазку сына Генки. Шириночную калитку хотела обойти спортивным трико. Дед попытался вякнуть: «Я что — цирк приехал?» На что баба Мотя рявкнула: «Тут хуже — москвич едет!»
Но посмотрела на обтянутый от лысины до пяток видок мужа и плюнула: «Срамота!»
Дед даже с распахнутой настежь ширинкой смотрелся лучше.
Кстати, жених тоже переволновался, собираясь на смотрины. Писаным красавцем себя не считал, но и не урод, чтоб глаз косой или нос набок. А все одно — беспокойство имелось. Как никогда часто в зеркало гляделся. Но с каждым автобиографическим отражением все больше убеждался — нормальный ход. И вдруг красота, как в помойное ведро. Всю жизнь тридцать два зуба без пломб и червоточины, а тут… За день до отлета к невесте жених в баню пошел, после парной бес под руку толканул: открой пиво зубами…
Переступив порог Сибири, Миша старался левую половину рта не раскрывать. Маскировал изъян красоты. В результате даже улыбка кособокая получалась. Отчего вся физиономия имела вид: «Что вы тут, лапти сибирские, волокете в жизни? Вот мы — москвичи!..» Он-то улыбался от души, даже застенчиво. А получалось сквозь зубы. Окружающие думали: «За каким хреном-овощем вообще было ехать?»
Невесту посадили как раз со стороны зубной недостачи. Любаша, глядя на поджатые губешки суженого: изводилась, ну что ему не по душе?
Потенциальная теща тоже не знала, как быть? Она, сияя личиком, гостю рыжики отведать предлагает: «Кушайте, сами собирали». Тот всю тарелку полуведерную подчистую навернул, а все равно морду кривит. Бабе Моте как нож под сердце. Да что за люди москвичи эти?! Ведь видно — нравятся грибочки. Нет, косорылится, как, прости, Господи, навозом накормили.
Мужикам и совсем бы плевать на кривизну гостя, кабы им граммов по двести на каждый глаз. От закусок стол проседал, а пить разрешалось по предпраздничной инструкции только сухое вино. Под страхом смерти. «Портвейна» хотя бы взяла, — ворчал про себя дед Макар на бабку, — а то мочу эту…»