Там у нас общий холодильник. Через минуту Петр возвращается с колбасой и початой банкой огурцов. Видя такое дело, я начинаю резать хлеб. Петр принимается чистить колбасу. Василич крупно нарезает скумбрию; золотистые, блестящие от жира куски выглядят невероятно аппетитно. Затем ставит на стол водку. Одна бутылка почата на треть. Только сейчас я замечаю, что Василич выпивший.
Мы садимся за стол. Василич наливает водку в стаканы, себе и Петру, и говорит мне:
– Давай свою рюмку.
Он знает, что я не пью. Я вопросительно смотрю на него, но он нетерпеливо подтверждает свое пожелание:
– Давай, давай!
Мы с Петром в недоумении: я не хочу пить, Петя тоже не хочет, чтобы я пил. Спорить – себе дороже. Я направляюсь к полке со всякой ремонтной всячиной и разыскиваю лафитник. Он давно не был в деле, поэтому я усиленно дышу в него несколько раз и затем протираю краем свисающей со стола газеты. Василич наливает мне и говорит: «Будем здоровы!» Мы чокаемся и выпиваем. После дружно закусываем превосходной скумбрией.
Остается загадкой, зачем Василич так потратился. Я вспомнил, что день рождения у него осенью. До полета Юрия Гагарина больше двух недель. Нехорошего тоже ничего не случилось, мы же чокались. Но судя по лицу Василича, хорошего тоже мало. От затянувшейся паузы напряжение растет. Я не припомню, чтобы Василич когда-нибудь позволял себе неконкретность подобной продолжительности. Наконец он кончил закусывать.
– Вот что, мужики, закрывают нас с первого апреля, – он поочередно смотрит на меня и Петю, глаза у него дикие и злые. – Сделать ничего нельзя. Собирали нас сегодня в администрации. Всех хозяев нашего Дома быта. Здание наше понадобилось, суки. Устроили они там якобы бодание между строительными фирмами, кто наш дом лучше осчастливит. Понятно, что это херня полная. Как это, Вадюха, называется? Забыл я. Ну, когда выбирают кто лучше. Конкурс этот, ёшкарала.
– Тендер, – подсказываю я.
– Он самый, – говорит Василич и нелицеприятно проходится по всему, о чем только что нам доложил. И по слову, которое позабыл, тоже. Мат у него деловой, без рисовки.
Мы с Петром ждем продолжения.
– Короче, аренды нам не видать. Договоры разрывают и выплачивают нам вот такую вот неустойку, ёшкарала! – говорит Василич и показывает нам рукой, согнутой в локте, размер неустойки.
Мы с Петей подавлены и молчим. Василич разливает по очередной, и мы выпиваем. Я стараюсь не пить до конца. Периодически отвлекаюсь на стук в дверь и объясняю клиентам, что мы сегодня не работаем по техническим причинам. Дополнительное время приходится тратить на тех, у кого взял зонты и обещал сегодня сделать.
– И кто у нас победитель? – интересуется Петр, добавляя своих терминов по поводу случившегося.
– А тот, кто надстроит нам еще один этаж! – смачно поясняет Василич и с яростью вонзает в стол наш обеденный тесак.
– А на хрена нам еще один этаж? – удивляется Петр.
– Тебе точно не нужен. А им, чтобы открыть там фитнес-клуб. Слыхал про такие? Записаться не хочешь? – Василич бьет кулаком по столу и рубит правду-матку про все эти клубы и прочую «порнографию». – А клубом этим будет заведовать молоденькая сучка. Угадай с первого раза, кто такая?
Мы с Петром пожимаем плечами.
– Дочка мэра! Она в областном по ночным притонам обтрепалась – обкололась, обкурилась. Теперь батя решил ее спасать. К спорту приобщить, на путь здоровой жизни, так сказать, наставить, ёшкарала.
Любопытство Петра не удовлетворено, он снова лезет с вопросами:
– А откуда ты знаешь про дочь?
– От верблюда, – недобро отвечает Василич.
Он крайне не любит, когда сказанное им подвергается сомнению.
Мы слегка поутихли. Водка разливается, мы выпиваем и закусываем. Василич набычился. Это значит, что он уже хорош. Неожиданно начинает говорить, ему захотелось толкнуть речь. Такое с ним бывает.
– Вот скажите мне, что мы делали пятнадцать лет, сидя в этой конторе? Петро, ты скажи, Вадика тогда еще не было. Помогали народу справляться с мелкими и крупными проблемами? Так?.. Работали, выпивали, конечно, не без этого. Но не обижали никого, халтуру не гнали. Так ведь?
Василича повело на философию. Он рассуждает о потерянном времени, об отнятом деле, о жизни, ушедшей в песок. Я стараюсь его понять. Я вижу, как ему ужасно обидно, несправедливость случившегося буквально разъедает его. Мысль его рвется невпопад, за его логикой становится трудно уследить.
– Нет, мужики, – заканчивает он, – ни хрена подобного, я вам скажу. Оказывается, все это время мы ждали, когда подрастет мэрская дочь и выкинет нас отсюда ради своего долбаного фитнеса. Треть наших жизней ушло на это ожидание. Ты понял, Петро? Треть! Кто за это ответит?