— Китайские обезьяны, бандиты проклятые! — сказал он, обнажив обломанные коричневые зубы. — Нам нужно было зачистить целую деревню. А эти дикари дерутся так, что… даже трехлетний ребенок способен убивать. Тут или они, или мы.
Ри была поражена:
— Зачистить?
Она была одета в китайское платье, и офицер с отвращением взглянул на нас:
— Какого черта здесь делает эта китайская сука?!
Хасэгава представился и вежливо объяснил, что это Ри Коран, звезда кино.
— А… — ответил офицер. — «Весенний дождь в Мукдене»? Но ведь я еще ни разу… — Он почесал затылок и кивнул в сторону Хасэгавы. — Вот это да! Кадзуо Хасэгава? Ри Коран? Ну и ну… А может, Хасэгава-сан рассказал бы что-нибудь солдатам, а Ри-сан спела бы для них песню? Это бы ребят подбодрило!
Дверь купе снова открылась, и санитар втолкнул к нам еще одного офицера. Тот был молод, красив, но, похоже, не мог произнести ни слова. Санитар показал пальцем на его голову:
— Не знает даже, кто он такой!
Санитар пытался заговорить с молодым человеком, спрашивал, как его зовут, откуда он. Но в ответ получал лишь один и тот же пустой взгляд.
— Твоя мать, должно быть, скучает по тебе, — сказал Хасэгава в надежде хоть на какую-нибудь реакцию.
И это, похоже, произвело свой эффект. Губы молодого офицера задергались.
— Ма-м-ма… — пробормотал он. — Ма-ма… Ма-ма… Мама…
Это все, что он мог сказать. Повторял это снова и снова. С широко распахнутыми, ничего не видящими глазами.
Уже стемнело, когда наш состав снова тронулся с места. А через несколько километров резко остановился. С поезда сошло несколько человек.
— Ну, — сказал офицер, — на сегодня хватит. Давайте устраиваться поудобнее.
Вдоль вагонов встали часовые. Вонь в купе стояла невыносимая. Мы открыли окно, но осенний ветер был слишком холодным, и Ри попросила закрыть.
— Какого черта мы стоим? — спросил Хасэгава, который не любил, чтобы его задерживали.
— Бандиты! — Офицер достал из кармана кителя фляжку с саке, сделал глоток и засунул ее обратно. — Так как насчет песни? — уточнил он.
Ри ответила ему, что это невозможно. Среди ночи, без сцены, без микрофона, да и вообще без света.
— Надо же, какой у тебя хороший японский. — Офицер вежливо присвистнул сквозь сломанные зубы.
Скоро во всех купе выключили свет, и мы остались в темноте среди кашлей и стонов, которые изредка прерывались громкими воплями. Спать было невозможно. К нам зашли несколько офицеров с карманными фонариками, попросили автограф. Один из них стал настаивать, чтобы Ри спела для солдат. Это успокоит людей, напомнит им о доме, поможет им продержаться этой ночью. Он даст ей фонарик, чтобы она осветила им свое лицо. Хасэгава напомнил ей, что она всегда должна думать о своих поклонниках. И наконец Ри пожала плечами и уступила.
Но сказать было проще, чем сделать. В проходах плацкартных вагонов повсюду лежали люди, некоторые чуть живые. Я шел за Ри, чтобы охранять ее. Мы наступали на руки и ноги, вызывая жалобные стоны или отрывистые ругательства, и она пела. Поначалу ее голоса было почти не слышно. Звуки боли, лежащие тела, темнота — все это страшно нервировало. Ри медленно продвигалась вдоль вагонов, от отделения к отделению, ее освещенное фонариком лицо было единственным светлым пятном во всем поезде — и вдруг случилось чудо: ее голос набрал силу, и стоны прекратились. Как будто ангел спустился в это дьявольское место. «Китайские ночи, о, китайские ночи… Наша джонка плывет по реке… О, корабль мечты, о, китайские ночи, ночи нашей любви…» А когда она исполняла «Если только…», раненые тихо подпевали ей призрачным хором в кромешной тьме: «Если только ты меня полюбишь, если только будешь верен мне…» И по всему вагону разносились сдавленные рыдания сотен мужчин — звуки, которых я никогда не забуду.
10
Наша поездка в Токио началась без происшествий. Ри, ваш покорный слуга и Мэнь Хуа, вторая по величине кинозвезда Маньчжоу-го, садились в поезд на вокзале Синьцзина. Сотрудники студии устроили нам роскошные проводы. Попрощаться пришли все актеры и актрисы, а также весь технический персонал в униформе; все размахивали флажками Японии и Маньчжоу-го, кричали приветствия, а духовой оркестр играл мелодии прощальных песен. В здании вокзала Амакасу поднялся на деревянную трибуну, украшенную цветочными гирляндами всех пяти цветов государственного флага Маньчжоу-го, и произнес своим хриплым голосом речь, которую едва можно было расслышать за оглушающим шипением паровозного пара и песнями, которые горланили провожающие. Дескать, он лично гордится тем, что отправляет на нашу имперскую родину как «посланников дружбы» прекраснейшие цветы Маньчжоу-го… и все в таком духе. Ри была так взволнована возможностью впервые увидеть страну своих предков, что на всем пути до Пусана[15] не могла сидеть спокойно. Поезд, конечно, был не столь комфортабельным, как отделанный серебром «Азиатский экспресс», да и шел не так быстро, но зато не останавливался из-за снежных заносов или бандитских налетов и всегда прибывал по расписанию. Когда мы проехали Андо, пересекли замерзшую реку Ялу и въехали на Корейский полуостров, я попытался немного вздремнуть. За окном вагона было темно. Проезжая Андо, мы смогли разобрать только нескольких огоньков, мерцавших вдали. Паровозный гудок звучал в ночи одиноко, точно стон бродячего привидения. А Ри не спала, и ее глаза блестели от предчувствий. Она не переставая болтала о театре «Нитигэки», где ей предстояло вести гала-концерт в честь японо-маньчжурской дружбы, о достопримечательностях Токио и всевозможных развлечениях, которые ей устроят известные представители мира кино и литературы, с которыми она встречалась во время их поездок по Маньчжоу-го. Расспрашивала меня о модных ресторанах и кафе, где можно встретить самую стильную публику. В ее словаре появилось новое слово: «узнаваемый». О каком бы знаменитом человеке я ни говорил, ее первым вопросом был: «Он узнаваем?» Хотя сама Ри уже была звездой и перезнакомилась со многими японскими знаменитостями, она все равно вела себя как перевозбужденный ребенок накануне дня рождения. Я не был в Токио несколько лет и, конечно, не знал, кто теперь там «узнаваемый». Я старался отвечать на ее вопросы, как мог, но на самом деле она меня не слушала. Еще до прибытия в Пусан ее мысли витали в конечном пункте нашего путешествия.
15
Пусан — крупнейший порт и второй после Сеула город в Южной Корее. Расположен на юго-восточной оконечности Корейского полуострова на берегу Корейского пролива.