— Тебе еще надо быть аккуратнее и осторожнее, — говорит Кэм, стягивая со своих рук окровавленные перчатки и кидая их в белую раковину. Глаза Кристины впиваются в них, смотрят, практически жрут взглядом. Красное на белом. Кровь стынет. Рдяная, багряная, густая. Кровь Эдварда. И на мгновение перед глазами все мутит.
— Да, что? — Резко переводит взгляд на Бесстрашного-врача. Его высокий ирокез отливается чернотой и обильным лаком, а выбритая часть головы блестит в свете электрических лампочек.
— Ты какая-то рассеянная, — подмечает Кэм и моет свои руки. — Спрашиваю, слышала ли ты про Эдварда?
— Да… — Голос едва запинается. Девушка прокашливается и продолжает. — Слышала. Это… ужасно. — Так же правильно говорить?
— Эрик — псих, — фыркает Кэм. — Я всегда это знал. Парень ослеп на всю жизнь. Глазницы пусты, словно и были такими всегда. Его отправят к афракционерам, — говорит мужчина и вытирает руки полотенцем, а Кристина ловит себя на том, что ее плечи с облегчением опускаются. — Ходят слухи, что это все же было за дело.
Да уж поверь.
— Ладно, — доктор закатывает рукава и делает шаг к девушке. — Сейчас посмотрим, что с тобой.
— Эй, — Кристина выставляет вперед руку. — Не надо. Просто таблетку от бессонницы и головной боли. И можно я здесь посплю?
Кэм хмурится и недовольно морщит рот, и пирсинг его в нижней губе забавно оттопыривается.
— Я бы…
— Кэм, тебе сейчас не до меня. Что бы ни сделал Эдвард, его изувечили, лучше помоги ему. — Это ведь рационально, здраво. Кристина облизывает губы. Ложь сочится с ее языка просто. Бесспорно, скоро она сможет выиграть главный приз всех лжецов — закопаться, погрязнуть в обмане с головой и потерять саму себя. — Таблетку, пожалуйста.
Мужчина смотрит на нее несколько секунд. Добром лучатся его глаза. Эта девочка ему нравится. Он не желает ей зла. Хочет лишь помощи.
— Черт с тобой, — Кэм качает головой, — ну и упрямая ты девица.
Кристина улыбается, давит улыбку из своих искривленных страхом и болью губ. Кажется, получается искренне. По крайней мере, Кэм верит.
— Вот, — он протягивает ей пузырек. — Одну. Вон вода. Запьешь. А я пойду к Эдварду. Нельзя, чтобы глазницы загноились.
Кристина держит пузырек с белыми, круглыми, маленькими таблетками и смотрит вслед Кэму, осознавая, что она хочет, чтобы Эдвард кричал, страдал, испытывал жгучую боль. И если потребуется, то она надавит на то, что осталось от его глаз, вгрызется ногтями в кожу. До крови. До боли.
Девушка втягивает носом воздух и направляется к бутылке с водой.
Белая таблетка скользит в горло легко. Пластмассовый стакан в женских руках едва трещит. Кристина сдавливает его, делает последний глоток, отправляет стакан в мусорную корзину и ложится на одну из коек.
Лазарет — это покой, умиротворение и здоровый сон. Она одна. Лишь в соседней палате слепой ублюдок. Кристина кривит губы. В стиле Эрика. И снова во рту застывает слово.
Спасибо, Эрик. Я благодарна.
Только вот он не знает. Надо было сказать. Девушка поворачивается на бок, чуть взбивает подушку рукой, ладонь подсовывает под голову, притягивает колени к груди и закрывает глаза. Несмотря на таблетку, сон не идет. Кристина лежит и думает о том, как рыдала в душевой Эрика. Как стояла, оперившись руками о белый кафель, и плакала. Тихие всхлипы драли ей глотку. И соленые дорожки смешивались с водой из крана. И не понимала Кристина от чего плачет: то ли от боли и страха, от того, что ее лишили самого дорогого так грубо и жестоко, то ли от счастья, потому что по ее ногам струилась кровь. Она текла по коже, застывала небольшой оранжево-желтой лужицей, стремилась к водостоку и скрывалась там, унося с собой багровые сгустки.
Сначала девушка в ужасе решила, что это из-за изнасилования, что внутри что-то повреждено. Но Кристина ничего не чувствовала. Она осторожно, аккуратно щупала пальцами низ живота, вызывая тягучую боль. Но боль не из-за раны или повреждений, а иную боль. Сугубо женскую. И тогда Кристина поняла.
То была ее кровь каждого месяца.
Ублюдок не наградил ее своим семенем.
И от острого облегчения слезы заструились по лицу.
Когда Кристина практически засыпает, раздается шорох, слабое движение. Девушка распахивает глаза и всматривается в темноту. Часы на тумбочке отстукивают третий час ночи. Шорох повторяется. Словно открыли и закрыли двери.
— Кто здесь? — Тихо спрашивает девушка, пытаясь сесть.
Ответом ей служит тишина, а потом раздается:
— Я.
И вспыхивает электрический свет. Кристина вскидывает руку, заслоняя свои щурящиеся, превратившиеся в узкие линии, глаза от яркости и слепоты. Брови ее сходятся на переносице, морщины прорезают весь лоб. И, наконец, привыкнув к освещению, девушка видит.
— Уилл. — Радостно выдает она.
— Да, это я. — Только вот он почему-то не улыбается ей в ответ.
— Ты из-за Эдварда? — Тихо интересуется девушка и все-таки садится.
— Почти.
Вид у Уилла странный. Он осунувшийся, бледный, и глаза постоянно бегают. Волосы стали отчего-то сальными. Словно он давно не мылся. Кристина смотрит на него и не понимает.
— Я знаю, что вы с ним практически лучшие друзья. — Девушка осознает, что говорить о насильнике ей не так тяжело, как думалось. Силы придает тот факт, что больше он ее не тронет. Не сможет. И Кристина чуть ли не улыбается.
— Ты здорова? — Уилл переводит разговор на другую тему, и девушка поджимает губы.
— У меня просто болит голова, — врет она.
Нет. Друзья не должны знать, что с ней случилось. Не должны. Это больно. Это стыдно. Это позорно. Это страшно. Это… Мысль теряется, потому что молодой человек оказывается рядом и хватает Кристину за руку. Так молниеносно и быстро сжимает ее запястье своими пальцами, давит на синяки, цветущие гематомами на коже и пестрыми цветами боли и жестокости. Девушка морщится, а Уилл дергает вверх рукав.
Ее запястья сине-фиолетовые, практически потустороннего, инопланетного цвета. Кристина опускает глаза.
— Мало, — это слово звучит так тихо и столь неожиданно, что девушка вскидывает глаза и изумленно смотрит на Уилла.
— Что?
— Говорю, мало синяков.
Кристина немеет. Зрачки ее расширяются, закрывают ярко-зеленую радужку. А хватка на ее запястье становится сильнее. Уилл так рьяно давит на синяки, что кромка глаз влажнеет. Рефлекторно.
— Уилл…
Девушка облизывает губы, но они снова становятся сухими в один миг. И сердце в грудной клетке начинает биться быстрее, прыгать по стенкам. И куда-то к горлу.
— Что это значит?
— Я сказал, что мало Эдвард оставил на тебе синяков. Наверное, стоит тебя раздеть и посмотреть целиком.
Кристина с такой силой вырывает из его хватки свое запястье, что чужие ногти оставляют красные борозды на ее смуглой коже. Девушка вжимается в подушку и чуть сдвигается к другой половине матраца. Но койка узкая.
Вдруг Уилл улыбается. Его рот растягивается в неестественной, злой усмешке. Таким девушка его еще никогда не видела
— Шлюха, — бросает он ей, резко подается вперед и вцепляется Кристине в волосы, скручивает их, дергает ее голову, заставляя выгнуть шею. — Ты ведь мне нравилась, — шепчет он. — И сейчас нравишься. Я ведь ухаживал, проявлял внимание и заботу. — Он скалится. На его лице это смотрится столь неправильно и неестественно, что девушке кажется, будто это дурной сон. — А тебя, оказывается, надо было просто трахнуть. Хорошенько отодрать, да? И кто же лучше? Эрик или Эдвард?
— Уилл…
— Не смей мне лгать, — рычит он и натягивает ее волосы на голове. — Я видел вас с Эриком на празднике Пяти Фракций. Ты стонала как шлюха и раздвинула для него ноги. Наверное, мне тоже стоило завалить тебя где-нибудь и засадить так, чтобы ты не могла ходить.
— Уилл…
— Молчи, тварь! — Он обхватывает пальцами ее подбородок. Сжимает. Грубо и больно. Кристина старается не плакать, но ее измученное, израненное тело не выдерживает, сдает. — Знаешь, — он выпускает ее волосы, и девушка всхлипывает от облегчения, — я не мог сделать это сам. — Ведет указательным пальцем по ее лицу, обводит синяк. — Ты ведь красивая. Как можно портить такую красоту? Вот Эдвард согласился. Он — хороший друг.