— И Четыре, — добавляет Шона, не смотря на Кристину. Она отправляет себе в рот кусок тушенки и передает жестяную консервную банку по кругу, забирая у Кристины ее истерзанную вилкой еду.
Девушка понятия не имеет, откуда взялась эта смелость. Просто открыть рот и спросить то, что ее так волнует. Глупо врать. Ее волнует Эрик и все, что с ним связано. Она боится как-то назвать эти эмоции и чувства, но они есть, и от них никуда не деться. Это аксиома. Нерушимая и неделимая. Поэтому Кристина моргает, глазами отчего-то натыкается на затылок Трис и ждет ответа. Приор о чем-то говорит с Юраем, попутно жуя. Подруга стала меньше общаться с Кристиной, и девушка все понимает. Дело ведь в ней. В ее странном поведении, необъяснимых поступках и парадоксальных желаниях.
Кажется, Эрик разрушает ее отношения с друзьями.
Самое страшное в этом, что сейчас для Кристины это не имеет никакого значения. Ненормальная. Двинутая. Сумасшедшая. Ей бы спросить себя, что именно она творит, чем и ради чего жертвует, но девушка не хочет. Если копаться, если разбираться в себе, то может стать страшно. И путаницы станет еще больше. Люди — создания алогичные. И она понимает это сейчас столь ясно и отчетливо.
— Так… — Кристина не заканчивает фразу. Она не имеет никакого права давить на Шону, что-то просить у нее, но ей бы хотелось услышать, узнать хоть что-то об Эрике. Она ведь почти ничего о нем не знает. К такому выводу девушка пришла, когда сидела в том кресле, читая томик Ремарка, листая шелестящие страницы и слушая, как сипло дышал на койке некогда один из лидеров Бесстрашия.
— Я мало что о нем знаю, — отзывается собеседница и совсем по-мужски чешет затылок пальцами с обломанными ногтями. — Он пришел из Эрудиции и это всем известно. Они с Четыре ненавидят друг друга. И это тоже всем известно. Сколько я его знаю, он всегда был таким. Жестоким, жестким, твердым, суровым и зачастую крайне неприятным человеком.
Шона замолкает. Думает. Кристина ждет, напрягая слух. Не отдавая себе отчета в том, как натягиваются мышцы под кожей, как сильно проступают тонкие дорожки вен, змеящиеся по всему телу. Шона молчит дольше положенного. То ли она действительно не знает, о чем говорить, то ли задумалась, зачем Кристине все это нужно. Брюнетка ерзает на жестком сидении и снова натыкается взглядом на затылок Трис. Подруга все говорит с Юраем. У девушки отчего-то мелькает странная мысль, что этот разговор может быть о ней. И тут Приор поворачивает голову. Взгляды сталкиваются. Кристина силится улыбнуться. И у нее выходит. Несколько ломано и неровно, но все же это можно назвать улыбкой. Кончики губ подруги едва дрожат. И Кристине этого хватает. Их отношения все еще есть, в них есть тепло и любовь, есть место дружбе. Все не пошло крахом. Значит, не все так швах, как она склонна думать, накручивая и приумножая.
— Знаешь, — Шона подает голос, — тебе лучше спросить Тори. Она, хм…Она с ним близка.
И после этих слов собеседница Кристины встает на ноги, едва потягиваясь, и направляется к знакомым ей Бесстрашным-ребятам. Девушка не знает, отчего Шона не спросила, зачем ей эти знания об Эрике. Но за молчаливый ответ, простой и безыскусный, она ей благодарна. Трудно объяснять окружающим то, чего пока не понимаешь сам.
И тут Кристина осознает очевидную и бесхитростную вещь.
Мало кто хоть что-то знает об Эрике.
Возможно, кроме Тори Ву. Возможно, кроме Макса.
Второго она не спросит. Никогда бы не спросила. А вот первую может. Только боится. Кристине кажется, что Ву относится к ней с легкой насмешкой, с превосходством, подкованным знанием. Это всего лишь чувство, ощущение. Возможно, все это лживо и неверно, но отделаться от того, что сидит внутри и точит подкорку сознания, крайне сложно. Кристина понимает, что после того разговора у входа на базу афракционеров, она стала избегать Тори Ву. Наверное, это глупо, но иначе Кристина пока не может. Ву ведь его женщина. Не в полном смысле, но все же.
И тут девушка понимает еще одну вещь.
Она хотела бы быть его.
Осознание режет рваной сталью где-то внутри. Кристина беспомощно открывает и закрывает рот, словно рыба, выброшенная на берег безжалостным прибоем. Это глупо. Такие мысли не допустимы. Это же Эрик! Грубый, неотесанный козел и мужлан. Он не умеет любить, не умеет уважать, не умеет дарить нежность и тепло, не умеет быть настоящим мужчиной по отношению к женщине. Не умеет! Но мантра не помогает. Не в этот раз. Потому что Кристине отчаянно хочется верить, что он иной. Столь сильно, до судороги в ладонях, хочется положить свои руки на его грудь, слушать верное биение сердца, считать его удары и чувствовать ответ, зреющий в самой глубине чужого естества.
Девочка, ты такая дура.
Нет, нет и еще раз нет. Твердое, незыблемое, ясное. Она не хочет быть марионеткой в чужих руках. Эрик — не Четыре. Он никогда не посмотрит на женщину так, как Тобиас Итон смотрит на Трис Приор. Эрик — не Юрай. Он никогда не обнимет ее так, как это делал Юрай Педрад. Он всего лишь может схватить ее за волосы, грубо и жестко, прошипеть что-то зловонное на ухо и толкнуть на твердые маты так, что она сдерет себе все кожу с локтей и коленей. Кристина знает. Кристина помнит.
Глупость. И точка.
Но, тем не менее, покидая большой зал, служащий и спальней, и столовой одновременно, девушка идет уже знакомой дорогой до больничного отсека. Стены здесь все серые. Лишь белые пятна линий, нанесенных на шершавую поверхность краской, указывают, что и где в этом большом и многоэтажном здании, уходящим на несколько километров под землю, находится. Этакий мерчандайзинг большого супермаркета. Когда-то так и было. Только вместо привычных названий продуктов над стрелками выведены слова, сообщающие о спальном отсеке, больничном, оружейном или тренировочном. Зик, который знает здесь не намного меньше Эрика или Четыре, говорил, что в самом низу афракционеры держат свое самое лучшее и мощное оружие. О чем именно шла речь, Кристина не знает. То ли о каких-то современных лазерных винтовках, то ли о чем-то покрупнее и погрознее.
Вот девушка поднимается по абсолютно серой лестнице, заворачивает за угол, пустующий без указателей, проходит несколько метров по длинному коридору с дверьми с номерами и останавливается около пятьсот пятьдесят третьей. Здесь держат Эрика.
Кристина не знает, зачем именно она сюда пришла, что ищет и хочет. Мужчину сегодня должны отпустить. Рана почти что зажила, лихорадка прошла, и вообще теперь он стал похож на прежнего себя. Их странный прошлый разговор, казалось, прошел обоими не замеченным. Кристина старательно делала вид, что ничего этакого не было. Эрик принял это молчаливое предложение. И даже ее фраза об одиночестве осталась без ответа. Это было действительно странно.
— Зачем явилась?
Ну вот, все начинается именно так, как и должно. От этого как-то даже спокойнее. Кристина делает глубокий вдох и закрывает за собой дверь. Та встает в пазы проема с легким щелчком замка.
— Тебя сегодня выписывают.
Эрик сидит на кровати, свесив ноги, и хмуро смотрит на вошедшую девушку. На нем черные джинсы, плохо зашнурованные ботинки и черная футболка, под тканью которой видны очертания его тела. Кристина отводит глаза, обращая взгляд к соседней стене.
Наступает тишина. Такая вязкая, что ее, кажется, можно пощупать. Но она не колет, не отзывается зудом в конечностях. Эта тишина комфортна, и это удивляет больше всего. Девушка облизывает губы и снова смотрит на мужчину.
— Я хочу выпить, — говорит Эрик. Кристина хмыкает. Кажется, он привык к ее обществу. И она не знает, хорошо это или плохо. И вообще стоит ли вешать ярлыки, определять ту или иную градацию своим поступкам, ранжировать их.
— Тебе нельзя.
— Я. Хочу. Выпить.
Девушка закатывает глаза.
— Ладно, хорошо, — вдруг легко соглашается она, и от мужчины не укрывается, что искра хитринки стынет в ее зрачке.
Кристина возвращается быстро. Ставит на стол рядом с койкой бутылку дорогого виски. Кажется, придется пить с горла. Эрик хочет спросить, где девчонка взяла алкоголь, но вместо этого тянет к нему руку. Кристина ловко забирает бутылку и отходит на шаг назад.