— Неа, — она озорно ведет пальцем, — у меня есть условие. Мы выпьем. — При слове мы Эрик кривится. — Но только сыграв.
— Сыграв? Девочка, ты о чем вообще?
— Знаешь игру «я никогда не…»? — Кристина лукаво улыбается. Мужчина же хмурит брови. Она серьезно?
— Я не буду играть с тобой ни в какие игры, — он злится, голос его недобро вибрирует, но Кристина улыбается еще шире.
— Тогда ты не будешь пить, — уверенно произносит она и делает шаг назад. Зря она затеяла эту игру, зря дразнит хищника. — Да брось, Эрик, тебе надо развеяться, — говорит девушка, а сама думает, что проявляет ненужную заботу, совершенно лишнюю и заставляющую думать о чем-то ином.
Мужчина хмуро сверлит ее взглядом стальных глаз. Они искрят железом и эмоциями, столь хорошо знакомыми Кристине. Он ведь не доволен.
— Ладно, — кивает мужчина, и она так широко улыбается. Улыбаться рядом с Эриком — занятие непривычное, ненормальное и просто сумасшедшее. Мужчина же смотрит на нее как на дурочку, радующуюся тому, что пригласила волка в дом.
— Так игру знаешь?
— Знаю.
— Пьешь, если делал, — напоминает Кристина и открывает бутылку виски. В ноздри тут же ударяет стойкий запах крепкого алкоголя. — Я начну, если ты не против, — она бедром опирается о высокую спинку кресла, чуть помешивает бутыль, и виски едва плещется, трется о толстое стекло. — Я никогда не хвасталась, — произносит девушка и выжидательно смотрит на Эрика.
— Давай, — он тянет ладонь к бутылке. Кристина хмыкает и протягивает ему стеклянный сосуд. Эрик делает большой глоток. Виски обжигает гортань. Мужчина жмурится и выдыхает. Алкоголь бодрит, оживляет.
— Я всегда знала, что ты такой, — усмехается девушка, складывая руки на груди.
— Осторожнее, девочка, — предупреждает ее Эрик. — Я отнюдь не такой покладистый, каким тебе вижусь сейчас.
Он говорит это спокойно, без тени злости или угрозы, но есть что-то в его голосе, отчего Кристина напрягается. Чуть сводит лопатки, и колющее чувство ударяет куда-то под ребра, неприятно сосет и кусает бок. В этом человеке слишком много опасности, а она стала об этом забывать. Слишком долго он пролежал здесь, слишком долго она видела его физическую слабость и вынужденное сотрудничество с ней. Именно вынужденное. Это ведь здесь ключевое. Она сама пришла, сама сидела с ним, сама говорила, сама заботилась. Все сама. Осознавая это, изнутри накрывает волна апатии, и сердце падает куда-то вниз, бьется глухо и пусто. Кристина закусывает губу и протягивает руку к бутылке.
— Торопишься, — отзывается Эрик, — сейчас моя очередь. — Он замолкает на мгновение, сверлит девушку взглядом, и к ней возвращается привычное ощущение кислоты, разъедающей ее кожу. Но все равно не то. Уже не то. Больше мужчина не смотрит на нее так люто, как раньше. Это изменилось. — Я никогда не носил розовое, — наконец, произносит он. И Кристине кажется, но уголки его губ едва дергаются.
— Вот теперь давай, — заявляет девушка, отбирает бутылку и делает глоток. Виски так жжет горло, что Кристина кашляет, прикладывая тыльную сторону ладони ко рту. — Какая гадость, — морщится она.
А Эрик улыбается.
Улыбается.
По-настоящему, не лживо, не притворно, без оскала и стали в глазах. Это продолжается короткое мгновение, а потом снова сведенные брови и кривая ухмылка. Но Кристину не обмануть. Кажется, она нащупывает истинное, настоящее нутро этого темного и мрачного человека. И тогда она решается.
— Я никогда не лгала, — произносит девушка, и мужчина поднимает на нее глаза.
Сверлит ее тяжелым взглядом, под которым хочется съежиться. Его наглые, бесстыжие глаза отчего-то спускаются на ее шею, ловят зрачками бьющуюся жилку, еще ниже, видя, как вздымается и опадает женская грудь. Кристина почему-то чувствует себя обнаженной перед ним, такой раскрытой в своей бесстыдной лжи. Если бы под взглядом можно было бы сгореть, то она бы уже горела. И постыдное чувство страха, паники приходит к ней. Потеют ладони, бутылка в них скользит, и девушка перехватывает ее крепче. Этот человек, этот мужчина действует на нее слишком неправильно, так по-мужски, что она острее и острее с каждым вздохом ощущает свою женственность. Она ведь думала, что выше этого. Выше, таких как он. Высокомерно говорила себе, что его не интересуют женщины, а сама завидовала Тори Ву. Ведь то, как он касался ее… Это вызывает дрожь во всем теле Кристины. И она просто куда-то падает. Тонет в своих желаниях.
Эрик делает движение пальцами, и девушка протягивает ему бутылку. Их руки соприкасаются на короткое мгновение. Кристину обжигает с такой силой, что она поспешно отдергивает ладонь и прячет глаза на полу. Где ее дух Бесстрашной? Где острота Искренней? Где врожденное девчачье любопытство? С ней происходят такие разительные перемены, что она сама пугается.
А всему причиной он.
Эрик.
Кристина это уже поняла.
Осталось лишь осознать природу этих изменений.
Если бы у нее спросили, зачем она солгала, то девушка не смогла бы дать ответа на этот вопрос. Что-то толкнуло ее внутри, вынудило выбить Эрика на эмоции. И теперь глаза его снова черны, под кожей перекатываются мышцы и синеют прожилки вен.
— Я никогда не хотел причинять тебе настоящую боль.
Кристина так и замирает.
— Врешь, — это слово слетает с губ непроизвольно.
— Как и ты, Искренняя.
Он говорит как Питер. И девушка от этого морщится. Упоминание Хэйеса в нестройном ряду ее мыслей вызывает неприятие и легкую рябь раздражения.
— Это жестоко, Эрик.
Глаза ее такие огромные, чистые, в них плещутся дикие эмоции сродни боли.
— Я вообще жесток, — он вливает себе в глотку большую порцию обжигающего виски. — Разве ты забыла, кто я? Я жестокий, Кристина. Жестокий, эгоистичный, наслаждающийся болью других, беспринципный. Я еще та паскуда. Неужели забыла? Или что ты решила? Что я, провалявшись на больничной койке и поиграв с тобой в дурацкую игру, вдруг изменюсь? — Он встает, с громким стуком ставит бутылку на стол и делает шаг вперед. Девушка же отступает назад. — Ты заигралась, девочка. Потеряла все ориентиры. Я — отнюдь не покладистая шавка. — Он заставляет ее линией лопаток ощутить стену, упирается одной рукой в камень рядом с головой девчонки. — Я — монстр. Помни об этом.
— Я помню, — вдруг выдает она, и голос ее звучит на грани истерики и злости. Чего в нем больше Эрик разобрать не может: то ли обиды и женских эмоций, то ли чего-то лютого и страшного, явно позаимствованного из его арсенала. — Я прекрасно помню, что Уилл приказал Эдварду изнасиловать меня из-за тебя! — Она выплевывает эти слова ему в лицо. А мужчину они обезоруживают.
— Что? — Глупо повторяет он, но Кристина змеей юркает по стене, кидается к двери, дергает за ручку и скрывается в коридоре, хлопая деревом так, что оно скулит еще пару вязких секунд.
Эрик моргает. Пытается осознать. Слова, сказанные с такой странной, даже страшной интонацией, бьют в его мозгу. И черное чувство патокой разливается где-то внутри. И мужчина не понимает, отчего в нем начинают бурлить мрачные эмоции. То ли от осознания собственной вины, то ли от агрессии в отношении двух ублюдков. Внезапно Эрик приходит к простому пониманию.
Он не может безразлично относиться к этой девушке. Капкан захлопнулся, лязгнув зубами.
А руки Кристины, чьи широкие шаги гулко разносятся по узкому коридору, дрожат. Это злость. Лютая, стылая. У Эрика научилась. И вдруг губы ее размыкаются, выдыхая смешок.
Кристина больше не верит браваде Эрика. Баста. Он теперь ее не обманет.
Все поменялось. Раз и навсегда.
========== Глава 24 ==========
Трис Приор открывает глаза. Первое, что она видит — это полоску света, падающую из плохо зашторенного окна. Стекло грязное, с разводами сажи, словно тут давно что-то горело, в деревянной раме застряла каменная крошка. Окна есть лишь в комнатах так называемой правящей верхушки здесь: Эвелин Джонсон и ее самых близких подчиненных. Тобиас и Эрик в этот список тоже попали. Тобиас.