— Кто я для тебя, Кристина? Скажи, мать твою, что ты там себе нафантазировала? Поржать охота.
Девушка открывает и закрывает рот. Его грубость режет ей кожу. Раньше было проще. Кривиться, морщиться, показывать ему в спину средний палец и никак не реагировать. А теперь больно. Идиотка. Такая идиотка. У нее гудит голова, череп вот-вот треснет от мыслей, а грудь разорвет от эмоций. Только не слезы. И, господи, почему так больно? Почему из-за этой мрази так больно? Что хочется сложиться пополам.
— Ты оказалась такой тупой пиздой, что обмануть тебя не составило никакого труда.
И тогда она вспыхивает. Подлетает к нему смазанной тенью, с летящими по воздуху черными волосами, короткими, но хлестко бьющими по лицу, и оставляет горящий след на мужской щеке. Эрик аж делает шаг назад, потирает подбородок. Девчонка ударила сильно, вложила в простое движение столько злости, агрессии и даже боли. Кожа зудит от ее пальцев. А перед его лицом ее горящие глаза. Вот ведьма. Она восхищает. Но Эрик не из тех, кто позволит с собой играть. Девушка даже не успевает сообразить, как со всей силой, на которую способны мужские руки, бьется спиной о крепкую стену. Воздух вырывается из ее горла, кожу на спине саднит. Чужие руки сдавливают ее запястья, заставляют ее ладони беспомощно раскрыться, а пальцы неуклюже растопыриться. Эрик прижимает ее руки к стене, нависает над ней. Высокий, большой, сильный. Опасный. Она ведь забыла, какой он опасный, какой лютый, какой дикий. Зверье. Падла. И Кристина вздергивает подбородок, стараясь не пасовать.
— Что ты хочешь услышать, а? — шипит он, безжалостно давя на ее тело, почти ломая кости. — Я — предатель, Кристина. Нравится это слово? — он перехватывает оба ее запястья одной рукой, а другой грубо берет за подбородок, обхватывает пальцами и давит, чуть тяня вперед, заставляя смотреть на себя. — Я — человек Макса. И всегда был лишь им. Всегда. Я — предатель, предатель, предатель, — твердит он, а слова долбятся о стенки ее мозга. Он склоняется ниже, практически к самым ее губам и все произносит: — Я — предатель, предатель, предатель. — А она вдруг так резко подается вперед, раскрывает свой рот и кусает его за лицо, впивается зубами до крови. Эрик отпускает ее быстро. — Сука, — шипит, и слышится звук удара.
Кристине обжигает лицо. Она падает на пол, ощущая, как дрожит нижняя губа, как скапливается во рту вкус крови. Его крови. Чужой, грязной, отвратительной, ублюдочной. Девушка лишь делает глубокий вдох и даже не замечает, как странно смотрит на нее Эрик. Он зажимает след от ее зубов пальцами и глядит на нее, почти распластанную на полу. У девчонки дрожат руки. И необъяснимое чувство захлестывает его. То самое, когда он видел ее уничтоженную, изнасилованную, измазанную кровью и спермой. И Эрик резко разворачивается, чтобы не вздумать помочь ей.
— Какая же ты скотина, — раздается за его спиной. — Ублюдок! — она повышает голос. — Какой ты грязный, какой отвратительный. Ненавижу!
И тогда она снова оказывается у стены. Прямо перед глазами его взбешенное лицо с порванной ее же зубами щекой. И этот отравляющий взгляд. Он снова грубо хватает ее за подбородок, даже не обращая внимания, что маленькие ладони давят на его вздымающуюся и опадающую грудь.
— Этот ублюдок целовал тебя, и тебе нравилось. Я лизал твою шею, пальцами забирался в твою пизду, и ты не возражала. Ты стонала как последняя шлюха, и текла. Если я сейчас суну пальцы тебе между ног, в твою гребаную дырку, то что я почувствую? Ты потечешь, — и его рука, беспардонная, наглая, грубая и бесстыдная рука пробирается в самый низ. Кристина лишь сводит бедра, мотает головой. — Я засуну язык тебе в глотку, и ты будешь призывно тереться, как сука во время течки.
— Эрик… — вдруг всхлипывает она, старясь избавиться от его рук на своем теле, от голоса, кажется, въедающегося в самый мозг.
А он давит на нее, пальцами подцепляет черную ткань, стараясь нырнуть туда, склоняется ниже, ища губами ее вздрагивающий рот или цветастую шею, где все еще сияют отметины удушения.
— Эрик! — взвизгивает она. — Не надо…
— Лицемерная тварь, — цедит он прямо в ее ухо. — Прикасаться к тебе было отвратительно.
Ее глаза приобретают такое выражение, что у него вдруг дергается кадык. Он читает там, за зрачком, боль и унижение, застывшие слезы и кровь. Он знает, что вскрывает ее без ножа, топчет. Знает, что под его ногами хрустят ее кости. Девчонку ломает. У нее даже руки безвольно повисают. Она всхлипывает. Ну вот, мать вашу, слезы. А он почему-то чувствует себя последней скотиной. Впервые в жизни это ощущение ударяет под самые ребра. Его часто поносят бранными словами, кричат в лицо проклятия, отправляют в самое пекло ада, но ему всегда плевать. Максимум — кривая усмешка на губах и изогнутая бровь. А сейчас ему действительно тошно от самого себя. От слез девки, от того, что мешанина из чувств дерет ему грудь. Грубость — это просто. И он потопит Кристину в ней. Ему так хреново. Так пусть будет и ей. Нечего было лезть на рожон. Сама виновата.
— Ты же говорил, что хочешь меня… — тянет, тонко и как-то скуляще. Дура.
Эрик лишь сужает глаза.
— Говорил, — соглашается мужчина. — Но кто сказал, что это было правдой?
И вот снова эти глаза. Огромные, просто обалдеть какие огромные. Ну почему ты, мать твою, так смотришь? Больно, да. Тебе больно. Я знаю. Тебе должно быть больно. А она вздрагивает всем телом, ладонями обхватывает голову, склоняя лицо. Девчонку трясет. А он просто стоит напротив и смотрит. И желваки перекатываются под кожей.
— А что же было правдой? — выдавливает она. — Скажи, — тихо, болезненно. — Скажи! —, а теперь кричит, но глаза все равно не поднимает. Наверное, плачет. А он сейчас ее добьет, сломает хребет, переломит с таким хрустом, что она потом не поднимется.
А у нее в мозгу бьется разговор с Тори.
Ты ему небезразлична.
Он перестал со мной спать. Вообще.
Он не такой отвратительный, как все думают.
Я думаю, что ему нужна ты.
— Ничего не было правдой. Ничего.
И ее крутит. Она прижимает ладони к лицу и сползает по стене. Разбитая, уничтоженная, посрамленная, никчемная девчонка. У нее дрожат плечи. А Эрик продолжает с каким-то маниакальным блеском в глазах, бьет и бьет, наносит колотые раны, покрывает словесными рубцами каждый миллиметр ее кожи. У нее даже не хватает сил сказать, что она ненавидит его. Просто не хватает. Лихорадит и трясет. Лихорадит и трясет.
— Ты была всего лишь крышей. Прикрытием. Каждое прикосновение к тебе, каждая помощь тебе в чем-то, каждая защита — все ради дела. Ради Макса. Ты мне отвратительна. Но что только не сделаешь ради цели? — он ухмыляется. Криво и страшно, а она не поднимает голову. — И как мне было забавно, когда ты защищала меня перед всеми, выгораживала перед долбанным Четыре, верила мне, как последняя дура. — Он вдруг делает шаг вперед и резко дергает девушку с пола, заставляя выпрямиться.
Ее лицо все соленое, глаза красные и мокрые. Она дрожит и смотрит на него. А он наступает. Ему хочется видеть, как он окончательно раздавит эту девку, как свет в ее взгляде потухнет. Как она прекратит верить ему, искать в нем что-то хорошее. Он больно сдавливает пальцами ее плечо.
— Я всего лишь использовал тебя. Каждое слово. Каждый поступок. Пусть она доверяет тебе. Вот что сказал мне Макс. Сделай все для того, чтобы она тебе доверяла. И ты стала доверять мне после изнасилования. Стала.
А Кристина вдруг открывает рот, распахивает так широко, раскрывая глаза до такой степени, что глазные яблоки вот-вот выкатятся. Эрик не может понять, что с ней происходит. Почему такая дикая перемена. А у нее губы трясутся, мелко так, истерично, припадочно. Кажется, он убивает девчонку каждым своим словом. Наивная дура.
— Изнасилование? — выдыхает она. — Ты… Оно… — и делает судорожный вдох. — Это было специально?
Эрик даже хмурится на мгновение. А потом кривится, окидывает ее взглядом, в котором сквозит такое отвращение, что Кристина дергается, но мужская рука не дает ей уйти в сторону.
— Я, конечно, та еще скотина, но нет. Эдвард сам захотел тебе присунуть. Нам с Максом это всего лишь сыграло на руку.
И она почти видимо расслабляется, выдыхает. И Эрик вдруг понимает, что его самого отпускает. Словно ему было важно, чтобы она не думала о нем, как о совсем конченом человеке. Имбецил. Мудак-то какой. Девку надо добить и черт с ней. С концами.