Кристине хочется себя загнать. Физическими нагрузками, треском мышц под кожей, физической болью, точными ударами и слабостью во всем теле, когда настолько вымотан, что у тебя дрожат колени, подгибаются ноги, и ты грудой падаешь вниз. Ей хочется стоять на четвереньках и кашлять, кашлять и кашлять. Выплевать свои легкие, свое сердце, все эти ненужные органы. Странно, что глаза у нее сухие. Как девчонки обычно реагируют на такие вещи? Плачут, истерят, рыдают. У Кристины этого нет. Даже горло не опухло. То ли вся соленая вода ушла из ее организма, то ли она сама поменялась. У нее бесстрастное выражение лица, ничего не обозначающее, и монотонные дни, сводящиеся к бесчисленной веренице ударов. Трис беспокоится. Трогает иногда ее за плечо, в глаза заглядывает. Кристина пытается улыбнуться. Выходит оскал. И лишь тогда, самую-самую кромку глаза касается что-то, похожее на влажную соль.
Кристина ломается. Играет в сильную, но ломается. И все держит в себе. Она ведь не может рассказать, выложить как на духу. Подруга ее не поймет. Да никто не поймет. Ей и так хватает всех этих подозрительных взглядов, которые на нее бросают раз за разом. Она до сих пор помнит реакцию каждого, когда стало известно об истинной личине Эрика.
- Я же говорил.
Золотые слова Четыре. Кристине даже хочется огрызнуться, ударить Тобиаса со всей силы. Потому что он не был слеп, потому что его неприязнь имеет не только личностные корни. Потому что он умен и внимателен. Потому что он видит. А она такая слепая. Девушка самой себе кажется мелкой и малодушной. Итон может праздновать победу. Но вместо этого молодой человек сжимает рот в одну линию, сводит брови, думает о чем-то, часто говорит с матерью, которая теперь внимательнее прислушивается к сыну. Тобиас был самым правым из всех. И за это Кристина его почему-то ненавидит. Эта ненависть приходящая и уходящая, просто стылые эмоции, которые рассеются, стоит лишь дать срок. Но пока они есть. Четыре не виноват. Виновата она.
- Я не удивлена.
Подруга говорит это как-то тихо и почему-то смотрит в пол. Кристине на миг кажется, что Трис Приор думает о Питере Хэйесе. Абсурдная, конечно, мысль, дикая, но и реакция на его смерть у девушки была странной. Кристина все еще помнит. Трис не спрашивает ее, откуда она знает, не берется в чем-то обвинять Эрика. Она лишь внимательно смотрит на подругу, и под кожу брюнетки заползает странное и пугающее ощущение, что Приор ведает истину. Может она не имеет никаких вещественных доказательств, тех самых пресловутых фактов, но она понимает, нутром чует, женской интуицией, что между ее лучшей подругой и тем отвратительным человеком не было все так просто, как того желали оба. Может, Трис знакомо это все, потому что в ее душе шевелились неправильные чувства. Кристине странно находиться рядом с подругой. Неуютно. Она чувствует себя обнаженной. Душой, не телом. Хотя она, скорее, выбрала бы тело. Трис лишь хмыкает да проводит пальцами по конскому хвосту. Трис — умная девочка. И Отречения в ней много больше, чем она сама думает.
- Что? …
У Тори Ву растерянный голос. Кристине ее даже жаль. Наверное, это удар ножом в спину промеж лопаток. Тори ведь действительно ему верила, действительно считала, что такой, как Эрик, способен меняться. Наивная. Кристина зло кривит губы. Она-то теперь наивности лишилась. Она всего лишилась. Война ее изменила. Глупо валить все на одного человека. Этот человек — всего лишь средство войны, зубодробительной бойни, где участвуют и тела, и разум. Война. Вот так. Тори нравится Кристине, нравится с ней говорить, следить за тем, как в темноте мелькает огонек сигареты. Вверх, вниз. Кристина осознает, что общается с Тори Ву больше, чем с Трис Приор.
- Еще один перебежчик.
У Эвелин Джонсон бесстрастный голос и такое же бесстрастное выражение лица. Ни один мускул не дергается, ни одна черта не искажается. Она просто принимает информацию, обрабатывает как чертов компьютер, и глаза ее жгут. И тогда Кристина понимает — лидер афракционеров ей не доверяет. Девушку это не удивляет. Джонсон не глупа. Отнюдь. А Кристина слишком много знает чего-то тайного и запретного, и все это сводится к предателям. Как бы она саму Кристину не вышвырнула из штаба. Раз и все. Эта женщина на многое способна. Девушка старается об этом не думать. Ее занимает другое.
Юрай Педрад не говорит ей ни слова.
У Кристины на душе паршиво и тошно. Не из-за мрази, которая вспорола ей вены и выпустила всю кровь. Больно много чести. Из-за Юрая. Юноша ее избегает. Не общается с ней, не улыбается ей, не смотрит на нее. Кристине хочется выть. Она с ужасающей ясностью осознает, как ей отчаянно и горячо требуется его общество, и смех в его глотке, и эти улыбающиеся глаза, и растянутые в ухмылке губы. Эрик — это пустое. Это кончено. Кристина знает. Уверена в этом. Даже если эта шваль появится в поле ее зрения, первое, что девушка сделает, это взведет курок и прострелит ему мозги, так, чтобы серое вещество окрасило в свой цвет бетонную стену позади. Кристина больше не даст слабину. И нечего здесь разбираться. Юрай. Он самый. Стоило понять это с самого начала, не упускать момент еще тогда, когда его губы были на ее губах. Это такое сладкое, такое щемящее ощущение. Кристина хочет его вернуть. Все эти чувства, все общение, самого младшего Педрада. И для этого ей придется постараться. Да подавить в душе это гадливое чувство, которое все шепчет и шепчет ей об одном.
Ты используешь парня. Ты используешь парня. Ты используешь парня.
Нет.
Это не так. Он ей дорог. И это самое важное.
— Я чувствую себя паршиво, — говорит Тори Ву, зажимая меж пальцами очередную сигарету.
— Ты много куришь.
— Ага.
И снова тишина. Кристина стоит, подперев стену. Вечер сегодня прекрасный. Небо окрашено в девственно-чистые цвета, примеряет на себя малиновое покрывало, стелет землю. Белесые точки звезд прорезают его полотно, мигают и подмигивают лучами света. Девушка стоит и долго смотрит туда, чуть задрав голову, так, что аж шея затекает.
— Хочешь? — спрашивает Ву и протягивает Кристине сигарету. Та впервые не отказывается.
Кристина никогда раньше не курила. Никотин обжигает ей горло, попадает в носоглотку, и девушка заходится долгим, сухим кашлем, словно соскребает со стенок слизистой глотки весь пепел и весь смрад. У нее дрожат губы и трясется рука.
— Ты совсем не умеешь курить, — заявляет Тори и отбирает у брюнетки сигарету. — Учись.
— Не хочу, — бурчит Кристина и съезжает по стене здания в самый низ, садясь на холодную землю.
— Это вредно, — следует комментарий собеседницы на выходку Кристины.
— Да наплевать.
И вновь тишина. Кристина знает, что страшно меняется. Это началось еще тогда, когда она выбрала уголь Бесстрашия, в тот самый день. Ей казалось, что она справится, что она сможет. Она ведь сильная, языкастая, умная, сообразительная и вообще человек неплохой. Она и подумать не могла, как что-то в мире способно ломать людей. Устоями, правилами, принципами, другими людьми. Доверчивая и наивная. Вот она какой была. Теперь больше не попадется. Не будет этого. Совершенно точно. Глупенькая девочка осталась за поворотом дороги. Раз и все. Она сама выбрала стезю насилия. Вот и топай теперь по ней.
— А за что мы бьемся? — спрашивает Кристина, давя затылком на серый камень.
Тори Ву косит на нее глаза.
— За свободу, наверное.
— Наверное, — соглашается Кристина.
И снова молчат. С Тори легко молчать. В этой тишине комфортно и естественно. С Трис всегда надо говорить и обмениваться улыбками. Трис теплая и светлая. А Кристина чувствует себя испачканной, замаранной и насквозь черной. Такая подруга не для Приор.
— А вообще, — подает голос Ву, — у каждого своя истина. Я вот хочу отомстить за брата. — Кристина дергается, поворачивает голову, вперивает свои зеленые глаза в собеседницу. — Он был Дивергентом и был убит по приказу Джанин Мэттьюс.