— Выстрели ей в голову и запиши все это на камеру. Можешь заставить девчонку плакать. Пусть папочка посмотрит и поймет, что сделал с собственным ребенком.
Эрик встает на ноги. Все. Разговору конец. Он получил указания и пойдет их выполнять. Он привык к такой работе. Мужчина в чем-то похож на Джанин. Для него люди — ничто. Он выстрелит в лицо дочери Джека Кана, даже глазом не моргнув, просто твердо спустит курок и ощутит легкую рябь в мышцах — отдачу. Вот и все. Но в дверях Эрик отчего-то останавливается и задает совершенно ненужный вопрос.
— А разве резонно убивать девку?
Джанин Мэттьюс отворачивается от созерцания города и смотрит на мужскую фигуру. Ее глаза выжигают дыру в широкой спине.
— Резонно, — голос резкий, хлесткий. — Тогда Кан поймет, что мы серьезны. А родственников у него хватает.
Ну какая же сука. Эрик тихо фыркает себе под нос и толкает дверь. Ему кажется, что кабинет Мэттьюс пропах едкой химией и гниющей плотью. Смертью. Так воняет паскудная расчетливость, так разит отсутствие души. Эрик выходит на улицу и задирает голову туда, к небу. То ли с ним что-то не то, то ли винтики в мозгу Джанин Мэттьюс лишили ее той природной ткани, что отвечает за функцию чувств. Мужчина вдруг задумывается на мгновение. А что если это все — Кристина? Его мысли, странные, чуждые, непривычные для него. Раньше он никогда особо не задумывался о приказах. Даже наслаждался их жестокостью. Ему нравилось взводить курок и видеть, как при щелчке жертва нервно дергается. Ему нравилось бить, ломать хребты, выбивать зубы, резать чужую плоть. Он получал от этого моральное удовлетворение. И никогда в своей жизни не задавался вопросами нравственности. Никогда не думал, что вот это хорошо, а вот это плохо. Примитивно, конечно, сказано, зато суть и смысл ясны. Конечно, он всегда понимал, что Джанин Мэттьюс — прожженная тварь. Но сегодня, сейчас, это почему-то так режет по глазам, практически бьет наотмашь.
Девчонка тонкая, и все всхлипывает. Эрик рот ей не развязывает. Пусть рыдает молча, давится вонючей тряпкой в своей глотке. Девчонка привязана к стулу, руками-ногами намертво. Да она и не дергается. Лишь плечи ее поникают, и голову она опускает. Ее длинные черные волосы падают ей на лицо. В помещении темно. И кожа ее кажется темнее, чем она есть. Эрик поднимает пистолет, моргает. Ему не нравятся те ассоциации, что рождаются в сознании. Сейчас, всхлипывающая, дрожащая, на грани рвущей истерики, с такими темными волосами и при таком освещении, Джессика Кан так похожа на Кристину. Мужчине не нравится так думать. Джессика Кан должна умереть. Вон камера мигает красным глазом. А девчонка еще и голову поднимает, смотрит прямо на мужчину. Жалостливо так, просительно. И эти глаза, мать вашу, эти глаза. Эрик сглатывает и стреляет. Пуля проходит насквозь, голова девчонки запрокидывается, и все тело безвольно повисает. Мужчина бросает пистолет на пол, в дальний угол, и выключает камеру. Впервые за долгие годы у него трясутся руки после убийства. И Эрику так странно. С ним творится какая-то хуйня. И сейчас он может думать лишь так, грубо и матерно. Иного у него просто не остается.
Мужчина злится, называет Кристину сукой и тварью, смакует маты на языке. Эта девка сотворила с ним что-то ненормальное, такое дикое, что у него грудь вздымается и опадает, потому что не хватает воздуха. Он знает, что уже за полночь, что Кристина, скорее всего, спит. Но мужчина отпирает дверь с грохотом, врывается в комнату, ставшую клеткой для пленницы, щелкает выключателями и заставляет девушку прижать ладони к глазам, когда в помещении вспыхивает резкий свет.
— Пошли!
Он хватает ее за руку бесцеремонно, сдергивает с постели, тащит за собой, сжимает ее тонкое запястье с такой силой, что Кристина сдавленно шипит. Она не может толком сопротивляться, слишком сонная еще, плохо понимающая, что происходит. Девушка лишь трясет головой, запинается о собственные ноги. Она морщится, прикладывает ладонь ко лбу, и постепенно сознание начинает проясняться. Кристина видит и понимает, что Эрик отчего-то зол. Он, не приходивший сюда неделю, целых семь дней заставляя ее мучиться неизвестностью, сходить с ума от скуки и безделья. И вот теперь он здесь. Снова так эгоистично врывается в ее жизнь, беспардонными и грубыми движениями. А она всего лишь моргает, желая проснуться.
— Эрик…
А он все тащит и тащит ее к двери.
— Эрик!
Крик, конечно, похож на визг, зато мужчина останавливается. Разворачивается он резко. Так, что Кристина делает шаг назад, задирает подбородок, чтобы видеть мужские глаза. Они темные, такие темные, что девушка не различает зрачок и радужку. Кристине хочется сказать, как-то возразить, но пальцы на ее запястье словно из стали — давят и давят, скоро треск кости раздастся.
— Мне больно, — шепчет Кристина. А Эрик отчего-то вспоминает Джессику Кан.
— Я сегодня убил, — говорит он, а у девушки лицо бледнеет. — Девчонку. Твоего возраста. Она сидела с кляпом во рту и глотала слезы. А я выстрелил ей прямо в голову, всего лишь нажал на чертов курок. — У Кристины дрожит нижняя губа, и вся сама она подбирается, вмиг обрастает острыми углами. — Хочешь знать, почему я такой? — рычит Эрик и встряхивает девушку. — Хочешь знать, почему мне так легко убивать? Хочешь понять, что я за тварь такая? Хочешь или нет?! — Кристина лишь судорожно втягивает носом воздух. — Идем, — он толкает дверь, тащит девушку по пустующему ночью коридору.
Кристина не упирается, лишь живо переставляет ноги, чтобы не упасть. Поспевает за размашистым шагом Эрика она едва. Но приходят они быстро. У девушки сердце колотится, и ладони вспотели. Она замечает, как вздуваются вены на руках и шее мужчины. С ним что-то не то. Он дик, лют, страшен, опасен. И Кристина боится сделать лишнее движение. А Эрик заталкивает ее в какую-то комнату, захлопывает дверь и закрывает ее на щеколду. Девушке хватает одного беглого осмотра помещения, чтобы понять, для чего оно служит. В такой же комнате она была во время второго этапа на собственной инициации. А Эрик гремит какими-то коробками, открывает шкафы, выдвигает ящики. Ищет сыворотку для симуляции. Кристина лишь обхватывает себя руками. Ей хочется открыть рот, сказать хоть что-то, но она не смеет. Эрик словно на грани. И хочет показать ей правду. Девушка не знает: ей то ли плакать, то ли смеяться.
Он находит несколько ампул с сывороткой страха и шприц с острой иглой. Мужчина встает прямо перед Кристиной, и она невольно делает шаг назад. Он спаивает их каким-то проводом. Девушка чувствует, как электрод, прикрепленный к ее виску изолентой, будто пульсирует. Втягивает носом воздух.
— Эрик…
— Заткнись. Просто смотри.
Кристине хочется спросить о том, насколько это правильно, насколько нужно ей самой, насколько необходимо ему. Она вдруг с отчетливой ясностью осознает, что не хочет знать правду. Никакую правду. Она ей не нужна. Кристина просто хочет домой. Но игла кусает ее шею, впрыскивает раствор в кровь, и девушка закрывает глаза, чтобы распахнуть их там, по ту строну чужого сознания, стоящую всего лишь простым наблюдателем.
Эрик показывает ей свой самый главный страх. Наверное, придется это принять.
========== Глава 35 ==========
Воспоминание I
В детстве солнце пахнет карамелью. Этот большой желтобокий диск, прибитый к небу рукой великана, так и хочется лизнуть языком. Огромный леденец. И лучи он дарит хрустящие. На руках у матери уютно и тепло, можно задрать голову и долго-долго смотреть на полотно неба, испещренное облаками, пока не начнут слезиться глаза, пока солнце не станет подмигивать. Отец идет рядом. Весь затянутый в черную кожу, вжимающий голову в плечи. Он редко говорит, редко задирает подбородок, все взглядом землю считает. Мальчик тянет к нему короткие ручонки.