Красавица и чудовище. У красавицы все лицо изуродовано, кожа лоскутами свисает. Чудовище когти глубоко в плоть женскую впускает, сцепляет насмерть. Алиса скулит и воет, жить хочет. Фрэнка трясет и колотит. Он сжимает ее в луже крови, всю в слезах и соку собственного тела. Алая-алая кровь, отметины на коже, оголенное мясо, заплывшие глаза. Руки мужские по плечам женским, а Алиса отталкивает. Фрэнк то ли рыдает, то ли прощения просит, то ли умаляет, а потом со всей силы швыряет жену на паркет, прямо в лужу собственной крови лицом. И жижа ко рту липнет. Мужчина голову поворачивает, на Эрика смотрит, потом манит его. Мальчик мнется мгновение, подходит. Фрэнк кладет ему руку на плечо, тяжелую такую, кивает на рыдающую и тихо скулящую Алису и говорит:
— Смотри, Эрик, смотри и помни, что женщины слабы и безвольны, что только так с ними и надо. Вот теперь она будет послушной и покорной, правда, Алиса? — и за подбородок рукой хватает, женщина лишь истерично дергается. — Только так, понял меня? — мальчику в глаза заглядывает. Эрик смотрит. Эрик кивает. Эрик принимает.
Алиса потом еще долго ноет на полу, встать не может. Ее трясет и колотит. Эрик смотрит на нее завороженно. Она ловит детский взгляд, головой качает, велит уходить, губы едва размыкает, но говорить ей трудно. Амелия не выходит из своей комнаты. Девочке страшно.
Эрику лишь пять. Кроваво-красные картины преследуют его долго. И женские трясущиеся руки, и властный голос Фрэнка. Эрику лишь пять, а он уже — урод. Спасибо, дядя.
Воспоминание V
Алиса много курит. Таскает сигары у Фрэнка, щелкает зажигалкой, и рука ее дрожит. Окно распахнуто настежь. Алиса смотрит вниз, туда, далеко-далеко. Эрик наблюдает за ней тихо. Амелия снова носится со своими раскрасками, Фрэнк работает у себя в кабинете. У Алисы все лицо залатанное, пластырь по носу тянется, шрамы на бровях, красная линия скулы, кости хрустят, в крошку сыплются. Алиса смотрит на Эрика и пытается улыбнуться. Выходит оскал. Она сигару в рот засовывает, слюна тянется. Женщина тихо плачет. Дети не должны все это видеть. Не должны. Она Фрэнка умоляет, руки заламывает, просит увезти Амелию и Эрика к бабушке. Фрэнк не соглашается. Пусть мать воспитывает, и даже нежно по щеке ее проводит. Алиса дергается от его руки, как от жала скорпиона.
Алиса бьется головой о стену. Методично, с глухим стуком. Крепко обнимает дочь, прижимает к себе, шепчет что-то ей в светлую макушку. Эрик не дается женщине на руки. Своевольничает, показывает гонор, норов, характер. Алиса смотрит на него внимательно и ничего не говорит. Она снова садится у его кровати, рассказывает сказки, а мальчик поворачивается к ней спиной, с головой одеялом накрывается. Тогда Алиса бледнеет, скулы ее так вытягиваются, красные-красные.
— Почему ты не хочешь со мной говорить? — спрашивает она как-то у Эрика, кутает в длинные рукава израненные запястья и руки, шею в воротник прячет.
— Потому что ты плохая, — заявляет мальчик и утыкается глазами в экран телевизора, где большой серый кот гоняется за умным мышонком.
Эрик смотрит мультики, а у Алисы нижняя губа трясется. Она все понимает. Осознает. И от этого так тошно. Фрэнк уродует мальчика, портит сына собственного брата. Алиса не может на это смотреть. Она врывается в рабочий кабинет своего мужа, клокочет страшными эмоциями. Глаза ее горят праведным гневом.
— Монстр! — истерично выплевывает женщина. — Исчадие ада! Ребенка-то за что?!
Фрэнк поднимает голову от бумаг, неспешным движением стягивает с носа очки, легко бросает их на стол, окидывает свою супругу несколько брезгливым взглядом. От ее красоты осталась лишь одна кровавая чернота. Ни белой кожи, ни огромных глаз, ни чудесных волос — лишь зашитое наскоро тело, спаяно так неверно и неправильно. Фрэнк почти наслаждается. Унизил. Раздавил. Растоптал. Но Алиса все еще щерится как кошка. Силы в ней хранятся.
— Неужели ты думаешь, что нежелание Эрика с тобой говорить лишь моя вина? Он видел тебя с другими мужчинами, дорогая моя супруга, видел. А мальчик он умный.
— Ребенком прикрываешься, — она почти хохочет, зубы скалит. — Ты ведь все знаешь. Ты! И наш этот брак! И моя дочь, которую ты ненавидишь, потому что она от человека, которого я любила! Любила! Понимаешь?! Слово знакомо?! Я ненавижу тебя, Фрэнк, ненавижу! — она взрывается, ее несет со страшной скоростью, и эти эмоции, и эта чернота, глухая и прочная словно стена. Мужчина смотрит на нее, мужчина белеет. — Я никогда тебя не любила! Я проклинала тот день, когда шла с тобой к алтарю! А все деньги, деньги, деньги! Ты был слишком богатым чертовым сукиным сыном! Ты садист! Изувер! Ублюдок! Я ненавижу тебя! Каждой частицей своего тела, всеми фибрами своей души! Ненавижу! — она говорит, говорит, говорит, срывается на истошный крик, почти раненый вой, выплескивает все, что копилось годами. — Тебе нравилось обладать мной, как трофеем, как красивой игрушкой! А все! Нет красоты, ничего нет! И знаешь, что, Фрэнк, он любит меня такой! Любит! Ты этого не умеешь! И я уйду к нему! Ты больше меня не остановишь! И детей заберу! Амелия тебе даром не нужна, а Эрика ты не испортишь окончательно!
Квартира наполняется высоким женским визгом. У Алисы срывает дыхание, она захлебывается словами и эмоциями. Вены на ее шее дыбятся столь сильно, что кажется вот-вот и пойдут трещины. Кровь ударяет в голову, в самые виски. Женщина вылетает из кабинета мужа, даже не собирает вещи, накидывает что-то поверх домашнего платья свободного покроя, кутает дочь и тянет руку к Эрику. Мальчик смотрит на нее недоверчиво.
— Идем, пожалуйста, идем, — шепчет она, и ребенок все же сдается, берет своими детскими пальцами взрослую ладонь.
Фрэнк выходит из кабинета неспешно. Шаг у него широкий, разворот плеч опасный, и челюсть так сильно сжата. Алиса даже не успевает обернуться, как раздается оглушающий выстрел. Тело Амелии сносит ударной волной, врезает в спинку дивана. Эрик с каким-то отупением наблюдает, как в груди ребенка разрастается огромная дыра, как вваливается плоть, как обугливается она по самым краям, как голова на тонкой шее неестественно запрокидывается, как детские пальцы размыкаются, и игрушка падает на пол. Алиса кричит. Ее дочь мертва.
— Она меня всегда раздражала, — несколько небрежно говорит Фрэнк, переводя дуло дробовика на свою жену. — Ты — потаскуха, милая моя. И ему ты не достанешься.
Гремит еще один выстрел. Громкий, квакающий звук. До ушей Эрика долетает какое-то чавканье, он чувствует что-то теплое на своем лице. Тело Алисы скошенной грудой мяса и плоти падает рядом, руки ее неестественно раскидываются. Фрэнк прислоняет дымящийся дробовик к стене, подходит к мальчику и заключает его в объятия.
— Вот так, — шепчет он на ухо. — Все будет хорошо. Теперь у нас все будет хорошо.
У Эрика перед глазами два трупа, паркет в красной краске и запах стоит. Паленым пахнет. Мальчик прячет лицо на груди у дяди. У него слезы по щекам. Соленые такие. Мужская ладонь гладит ребенка по голове, руки качают.
Мальчик плохо помнит похороны. Помнит много черной одежды и скорбных лиц. И этот угрюмый взгляд Фрэнка, вдовца, злой волею потерявшего любимую жену и дочь. Эрик засовывает руки в карманы, долго смотрит на могилы. Что-то кажется ему неправильным, неверным, ложным. То ли земля под ногами, то ли солнце над головой. Фрэнк ночами рассматривает фотографии Алисы, глотает алкоголь и тихо рыдает, закрывая лицо трясущимися руками. Эрик учится ненавидеть весь мир. И у него получается.
Эрику шесть лет. Он презирает Фрэнка за слабость души. Почти ненавидит. Он ненавидит покойную Алису за случайную жизнь, за терпение и мнимое безволие. Он ненавидит тонкую Амелию за ее умение улыбаться каждому дню. Он ненавидит женщин и мужчин, детей и родителей. Проклинает своих, поносит приемных. Ему всего шесть, а он уже скалится как собака. По-детски еще. Но скоро оскал станет опасным. Фрэнк лишь пьяно моргает. Он растит монстра, но почему-то недоволен.
А монстр взирает на мир детскими глазами. Глазами, которые буду принадлежать изуродованному юноше. Глазами, которые станут мужскими. И человек этот будет марать все светлое черным. Эрику нравится скалиться. В детстве научили. И разрушать. Крушить и ломать. Где-то там, в прошлом, хрипло смеется дядя.