Трис Приор ведет пальцами по бровям, вновь хмурится, смотрит куда-то на стену, на самый черный камень.
— Я думаю, что мы все меняемся, — произносит девушка. — И думаю, что когда настанет момент, мы все сможем убить. Ведь к этому нас и готовили и продолжают готовить, не так ли?
Кристина вспоминает тот случай невзначай. Он всплывает в ее мозгу обрывочными картинками, размытыми образами: напряженным лицом Юрая, выстрелами Трис мимо мишени, собственной усталостью от бесконечных тренировок и мокрой от пота челкой, падающей на лоб. Тот мир — такой далекий, такой зыбкий, такой ирреальный. Ей кажется, что все это было так давно, или вообще никогда не происходило. Словно это она сама себе все придумала, прожила в своей голове и все никак не хочет возвращаться в опостылевшую реальность, где кровь, боль, война и смерть. Кристина замарывается все сильнее и сильнее. Еще чуть-чуть и никогда не отмоется.
Юрай Педрад был прав тогда. Его волнение было не пустым. Тогда еще можно было задуматься о знаках, что подавал Эдвард, о его скрытой, латентной жестокости. Но кто об этом думал тогда? Действительно, всего лишь самозащита. Разговоры, пустые разговоры, слова и ветер. И Трис была права. Трис была права больше остальных. Люди — они звери. Прикрываются масками добродетели и благочестия, натягивают на лица пластмассовые улыбки, чинно вышагивают по улицам гниющего мира и старательно не замечают вонь собственных душ. Вот оно как.
История не любит сослагательного наклонения. Всех этих многочисленных если бы. На жестокость Эдварда никто не обратил внимания, на безумие Уилла — тем более. А она пропустила, в какой момент пришла к луже чужой крови, сотворенной собственными руками. У Кристины ладони дрожат, бьет их крупная дрожь. Она прижимает их к лицу и оставляет багряные разводы на смуглой коже. Сгустки крови липнут к ее ресницам, мешают моргать, она чувствует запах, заполняющий рот, ударяющий в носоглотку. Девушка сгибается пополам, и ее рвет, выворачивает наизнанку. Убивать страшно, несмотря на всю подготовку. У охранника глаза широко раскрытые, стеклянные, будто из хрусталя сделанные. У Кристины вздрагивают плечи.
Господи, пожалуйста, заберите меня отсюда. Кто-нибудь. Пожалуйста.
Ей страшно, и тошно, и такой мандраж, настоящий тремор где-то глубоко. Она никогда не хотела ничего из этого. Никогда. И сейчас не хочет. Только вот поздно жалеть. Девушка закидывает голову, бьется о бок деревянного стола затылком, до боли. Она жмурится, пока перед глазами не начинают порхать яркие точки, похожие на звезды на ночном небе. Кристина всхлипывает. Ей страшно от того, что творит она сама. И становится так холодно, так пусто, так одиноко. Она вспоминает дом. Не Яму, нет, свой настоящий дом. Может, несколько лишенный тепла и уюта, но такая уж у них была фракция. Но то место она всегда могла звать домом. Кристину трясет. Ей надо успокоиться, начать мыслить рационально, включить рассудок и понять, что надо уходить, сбегать с места преступления, как можно дальше от хладного трупа незнакомого мужчины, который, в сущности, не желал ей зла, а просто выполнял свою работу. Но девушка не может подняться на ноги. И хочется закрыться от всего мира, рефлексировать где-то глубоко внутри. Кристине почему-то кажется, что она не сможет пережить. Не чужую кровь на собственных руках.
— Вот же блять!
Кристина поворачивает голову, встречая яркий свет фонарика в глаза. И все покрывает белым. Девушка лишь слабо вскидывает руку, щурится.
— У тебя мозги вконец отказали?
Эрик ругается. Эрик ярится. Эрик злится. Она чувствует, как помещение начинает набухать его палеными эмоциями, воздух будто вибрирует ими, и что-то ядовитое вцепляется в каждую пору на коже. Кристина вдруг громко всхлипывает, закусывает зубами запястье, но рыдания рвутся наружу. Она устала. Она больше не может. Хватит! Ей хочется заорать это во все горло. Мужчина же обходит лужу крови и резко дергает девушку за руку наверх, заставляя выпрямиться на ватных ногах. Он сжимает ее запястье с такой силой, что кожа практически растворяется в кости, заглядывает в ее лицо с кровавыми разводами по щекам, с влажными глазами и опухшим носом.
— Почему же ты такая тупая, а? — он встряхивает ее, как тряпичную куклу. — Ебанутая! Вот что теперь с этим делать, а? — и его лицо так близко, и он шипит, так, что девушка вздрагивает. — Еще раз, только раз, посмеешь бродить одна, я переломаю тебе кости в ноге. И сделаю это с наслаждением. — Он угрожает ей с ужасающим спокойствием в голосе и тоне.
Кристина же снова всхлипывает, и вдруг совершает то, от чего Эрик на мгновение теряется. Она руки вытягивает, пальцами вцепляется в его кожанку, пачкает ткань склизкой кровью убитого охранника.
— Пожалуйста… — выдыхает она. — Пожалуйста…
— Ты меня слышала? — повторяет Эрик, явно пытаясь отстраниться, сдернуть ее руки.
Она вцепляется в его куртку мертвой хваткой. И начинает рыдать. Мужчина торопеет. Смотрит на тонкую фигурку сверху вниз, хмурит брови, а она плачет, склоняется ниже, так, что ее темная макушка практически утыкается ему в грудь. Девчонка убила. Девчонка ломается. И что прикажете с ней делать? Кристина рыдает. Эрик смотрит на труп, оценивает всю ситуацию. Женские пальцы сжимают его кожанку лишь сильнее, макушка головы касается его твердых мышц груди.
— Хватит, — произносит он и отдирает девичьи пальцы — накрывает своими ладонями ее маленькие и аккуратные, заставляет расцепить напряженные фаланги и выпустить ткань. Кристина же вцепляется в его руки. Намертво. Скользит по коже ногтями, оставляет алые полосы. — Отпустила меня, — цедит Эрик. И она вся сжимается. Мужчина кривится. Будто ударил ее.
Он подцепляет ногой стул за одну из ножек и подтягивает его к девушке.
— Сядь, — давит на ее плечи. — И сиди тихо. И не смей никуда идти. Того дерьма, что ты натворила, хватит с лихвой. Поняла?
Кристина лишь прячет лицо в ладонях. Измазанных в крови, соплях и слюнях. Ей плохо. И Эрик это понимает. Ей тошно и больно. Тепличное растение, хорошенькая, домашняя, послушная девочка. И на какой черт полезла в этот мир? Тут ведь кровь, убийства и грязь жизни, тут ломают кости и выкручивают суставы, здесь боль принимают за наслаждение. Вот такой этот мир. Сидела бы в своей правильной до отупения фракции и никогда бы не брала в руки оружия. Было бы лучше. Дура. Он же говорил.
Мужчина оставляет девушку в лаборатории, а сам идет на контрольно-пропускной пункт, нажимает кнопку связи, слушает шум в наушниках, а затем сообщает, что во время патрулирования был обнаружен труп в одной из нижних лабораторий. Неизвестный проник в помещение, убил охранника и скрылся. Эрик заканчивает говорить, нажимает на кнопку, обрывающую связь, и возвращается в саму лабораторию. Он знает, что у них есть несколько минут, чтобы убраться отсюда.
— Чем ты его убила?
Кристина не реагирует. Сидит на стуле, вцепившись в его сидение пальцами — вон как костяшки побелели — бормочет себе что-то под нос. Кажется, похоже на слово «пожалуйста». Эрик лишь сцепляет зубы и выдыхает. Он оказывается прямо перед лицом девушки, обхватывает его обеими ладонями, крепко, может даже больно, заставляет посмотреть на себя, прямо в серые глаза.
— Чем. Ты. Его. Убила?
Взгляд у нее на мгновение проясняется, все тело схватывает судорожный спазм. Она вздрагивает так сильно, что отдача приходится в мужские ладони. Эрик вдруг застывает на мгновение. Фрэнк ломал Алису страшно и люто, приучил его самого не уважать женщин, считать их за мусор и хлам. И мнение он свое не меняет, но смотреть на ее страдание ему почти неприятно. Ее слишком колотит и трясет.
— Там… — выдавливает Кристина. — В теле… В нем…