Когда он, заметив, наконец, ее трепетные, немного смущенные взгляды, стал сторониться ее, она решилась на отчаянный поступок – открыто объяснилась ему в любви. Как Татьяна Ларина. Призналась в любви и сказала, что уезжает в деревню.
И выглядела она при этом такой расстроенной и беспомощной, что у него от жалости слёзы показались на глазах.
Он слушал ее, нервно теребя в руках очки. Потом рассеянно спросил: «Тоня, а как же колледж?» И, подумав немного, сказал, что тоже в нее влюблен.
Она знала, что он говорит неправду, но другое он и не мог сказать. Ему казалось это благородным – подбодрить наивную провинциальную девочку.
Это была их тайна, их секрет – когда они оставались вдвоем, то как-то по-особому смотрели друг на друга - с нежностью, с пониманием. О любви не говорили – она делала вид, что сожалеет о нечаянно сорвавшихся с языка словах, а он – что забыл о том, что она их сказала.
Через две недели она поняла, что вскоре он действительно забудет о ее признании, и тогда уже поздно будет предпринимать какие-то шаги; и, вдоволь наигравшись в молчанку, снова начала действовать.
Выждала, когда хозяйка улетела на выходные в Италию на какой-то кинофестиваль (вот ведь замашки у человека!) и заявилась к Кузаковым чуть позже обычного. Взялась за генеральную уборку, задержалась и пропустила последний автобус. Андрей Викторович предложил ей деньги на такси, но она решительно отказалась – заявила, что пойдет в общежитие пешком. А идти было далеко, и он за нее испугался и предложил переночевать у них в гостевой комнате. Она не сразу, но согласилась.
А когда легла в кровать, расплакалась – громко в голос, чтобы уж наверняка было слышно в кабинете. И ведь не притворялась нисколько – в самом деле обидно было и жалко себя. И он услышал, робко постучал в дверь.
А потом уже Тоня его не отпустила. Ну, как не отпустила? Долго всхлипывала, уткнувшись в его плечо, а когда он несмело ее поцеловал, ответила жадно, бесстыдно. Она старалась сделать так, чтобы он не смог забыть эту ночь, даже если бы захотел.
А утром сделала вид, будто стыдится самой себя – испуганно ойкнула, когда проснулась и увидела его задумчивый виноватый взгляд, вскочила с кровати, прикрываясь пододеяльником, и одевалась уже в ванной.
А когда вернулась Лариса Степановна, она заявила, что вынуждена прекратить свою работу у них, так как есть обстоятельства, о которых она не может открыто сказать, но которые требуют ее отъезда из города. Кузакова выслушала ее с удивлением, но возражать не стала.
А он заволновался – у него руки дрожали, когда он протирал фланелевой тряпочкой запотевшие очки. Он понимал – для нее эта работа – основное средство для нормального существования. Чувства эти – и жалость, и забота, и сомнения – так ясно отразились на его лице, что Тоня испугалась, как бы Лариса Степановна не догадалась о них и не устроила скандал.
Впрочем, догадываться не понадобилось – он решился-таки откровенно сказать обо всём. Речь его была сбивчивой, путанной, так что даже Тоня не всё поняла – он то просил у жены прощения, то упрекал себя за эгоизм.
Лариса Степановна выслушала его молча – только чуть побледнела, да взгляд стал жестким и холодным. Так же молча она бросила несколько платьев в кожаный чемодан, сунула туда же косметичку и вышла, громко хлопнув дверью.
Андрей Викторович до утра просидел в мягком кресле, обхватив голову руками, и едва ли слышал, как Тоня успокаивала его. Она заварила ему травяного чаю, и он выпил залпом, не сознавая, что пьет.
А утром он довольно бодро пошел на работу, и даже сказал, что поговорит в институте насчет общежития. Она не удивилась – он был слишком благороден, чтобы выгнать Ларису Степановну из своей квартиры. Он чувствовал себя виноватым, и она сочла вполне логичным, что они поживут в общежитии до того, как удастся квартиру разменять. Она не тешила себя мыслью, что Лариса Степановна учтет заслуги и ученые степени супруга и будет в своих требованиях благоразумна и неприхотлива. Она предполагала, что и «Ладу» Андрей Викторович оставит бывшей жене, хотя она, Тоня, тоже могла бы получить водительские права. Впрочем, она тут же признала, что не хорошо быть слишком жадной, и даже согласилась с тем, что роскошные шубы, которые так восхищали ее, были подарены всё-таки Ларисе Степановне.