Грузия
(из неопубликованной книги «На краю земли»)
Дом был одноэтажный, невысокий, но какой-то объёмный, кубастый. Перед домом развесил ветви старый, корявый грецкий орех. Под орехом уютно примостился круглый стол с красивой мраморной столешницей, в центре которой в мраморном углублении цвели незабудки. Вкруг стола — столетние скамейки. Было Первое мая. Мы маршировали в потешной демонстрации перед трибуной — большим крыльцом-верандой, выкрикивали дурацкие лозунги и радовались жизни.
— Да здравствует Первое мая — самое первое мая в мире! — кричал с «трибуны» командир.
— Ура-а-а! — подхватывали мы нестройно, но громко.
— Ура-а-а, — вежливо, вполголоса, тянули из-под ореха хозяева дома — грузины.
— Гав-гав-гав! — неодобрительно тявкала из-под крыльца собака.
— Да здравствует дружба русского и грузинского народов! — хитро поглядывая на хозяев, выкрикнул командир. — Ура!
— Ура-а-а! — дружно подхватили из-под ореха седые, но крепкие и широкоплечие виноградари.
— Ура-а-а! — до хрипа в горле орали мы.
— Гав-гав-гав! — включалась под крыльцом собака.
Где-то вверху громыхнуло, с гор полыхнуло ледяным ветром. Мгновенно потемнело, и на дом, на орех, на красивый стол под орехом полоснуло ливнем. Рыча и гикая, мы ринулись в дом, и хозяева-грузины, смеясь, как дети, затопали по крыльцу вслед за нами. В доме нас уже ждал накрытый невидимыми женщинами праздничный стол. И какой стол! Какая-то неведомая скатерть-самобранка развернула на потемневших от времени досках все свои яства: мясо, дразнящее аппетитной поджаристой корочкой, овощи, зелень, пахнущая утренней росой, лугом и какими-то неведомыми джунглями, сочные фрукты (откуда в мае?!). В изящных жёлто-коричневых кувшинах взбулькивало при малейшем прикосновении знаменитое кахетинское вино.
Дождевые струи звенели оконными стёклами, гремел гром, шумела где-то рядом непоседливая
Алазани, и уже не верилось, что всего полдня назад мы неслись по этой реке сквозь пороги и коряги, и командир орал, срывая голос: «Табань!». Порог исхлестал нас водой, унёс весло и продырявил днище, залив одежду и палатки. Но ночевать на берегу этой ночью нам не придётся: к берегу подошли молчаливые люди с прибрежного виноградника и, молча взяв наши вещи, привели нас к этому дому.
Вино разогрело кровь, развеселило.
— Хочу лобио! — сказала Ирина.
Хозяева недоуменно переглянулись. Она хочет лобио?! Огромный Али, смущённо моргая редкими ресницами, принёс из кладовой фасоли в полиэтиленовом мешочке.
— Приготовить?
Ирина заливисто рассмеялась:
— А я думала, что лобио — это такие длинные булки!
— Не-ет! Это лаваши. Хлеб! — восторженно завопил Али. Он смеялся и не мог остановиться. — Ошибка! Лаваши — хлеб! Лобио — фасоль!..
— А тосты? Как же тосты? — крикнул Игорь. Игорь — знаток и любитель обстоятельных застолий.
— Нужен. это. главный за столом, — поднявшись, сказал высокий, худой и очень жилистый старик по имени Гогия.
— Тамада! — догадался Игорь. Игорь — знаток застольных обычаев всех народов во все времена.
— Правильно, тамада! — рявкнул Али.
— Гав-гав-гав! — отозвалась из-под крыльца собака.
— Гра-ах! — трахнуло молнией за окном.
— Дзин-н-нь! — отозвались на столе кувшины. Пахло сухой овечьей шерстью, пахло столетним
деревом, тянуло из дверей снеговым ветром с горной гряды и фиалками с ближних склонов. И всё это обволакивал запах терпкого красного вина и грустная, «на заказ», песня про мёртвую девочку Сулико.
А потом самый старый грузин за столом — Се-верьян — высоко поднял руку со стаканом, и все поняли: сейчас будет тост.
— …И вот, президент американской страны, — торжественным глухим голосом говорил Севе-рьян, — и вот, президент запретил своим ребятам-спортсменам ехать к нам в Москву на олимпиаду. Эх, Картер, подумал я, это не поступок мужчины! Любой правитель, любой человек, стоящий у власти, должен быть мудрым! Куда девалась мудрость у правителя американской страны?
Северьян нахмурился и немного помолчал, сосредоточенно глядя в окно. Потом встрепенулся: