Приехавший «порыбалить» замполит иконы заметил, но ничего не сказал, советов убрать не давал, да и ни разу потом об этом не вспомнил… Недавно полковник встретил этого замполита уже в чине генерала на открытии дивизионной церкви.
Полковник встал, потянулся, хрустнув суставами, и медленно пошёл к воротам. Часовой явно замешкался. С одной стороны, он знал, что идёт полковник, и можно было бы промолчать. С другой стороны, положено спросить пароль. «Чёрт их знает, начальство!» — подумал второпях боец и всё же тихо сказал:
— Стой, три!
— Пять! — дал отзыв полковник и услышал из черноты ворот: «Проходи!»
— Молодец, — похвалил он часового, проходя в казарму.
В кубрике, где его поселили на несколько дней командировки, в железной печурке гудело пламя газовой горелки. Когда полковник перестал ворочаться, устраиваясь на железной солдатской койке, в тишине застрекотал сверчок. Громкое стрекотанье сверчка на мгновенье перекрыл далёкий взрыв, слегка приглушённый каменной стеной, а потом в тишине вновь только гудело пламя, и пел сверчок.
Полковник открыл глаза и увидел над собой голубое небо, косы берёз, яркий цвет люпина, услышал где-то рядом стрекот кузнечика и понял, что ему снится сон.
Утром он поедет с отрядом местной милиции и бойцами бригады «на происшествие» в Мескр-Юрт. Инженерная разведка обнаружит там труп чеченца, и ему вместе с чеченским следователем придётся складывать в полиэтиленовый мешок куски тела, поскольку убили чеченца с помощью привязанной к голове динамитной шашки. Потом на БМПшке отправится в Ханкалу, где пересядет на бронепоезд, идущий в Моздок, и, если ничего не произойдёт, через сутки будет сидеть в транспортном самолёте, который поднимется в ночное небо, направив нос на слабо мерцающую Полярную звезду.
Капустный день
Ёжики не кричат. Ёжики не кричат. Ёжики не кричат. Ёжики не кричат.
Нет, кричат, просто мы их не слышим.
Если не слышим, то и не кричат. Ёжики не кричат. Ёжики не кричат. Ёжики не кричаёжикинекричатёжикинекричатёжикине.
Хемингуэй — такой американский писатель — сказал, что люди делятся на тех, кто писает в море, и на тех, кто не писает в море. Какие же это пустяки! Море я люблю, но есть такие вещи — поважнее моря. Люди делятся так же на тех, кто слышит, как кричат ёжики, и на тех, кто не слышит, как кричат ёжики. Ёжики кричат, но мы их не слышим.
Врач говорит: ёжики не кричат. Ёжики не кричат. Ёжики не кричат.
Кричат, просто мы их не слышим. Каждый кричит, когда ему больно. И ёжик тоже. Летом на дороге часто можно увидеть задавленных ёжиков.
В позапрошлом году. Нет. В позапозапрошлом. Девочка маленькая играла в траве на обочине. Пряталась в высокой траве от братишки. А по обочине шёл трактор с сенокосилкой. Такая — метра два шириной и цепь с острыми зубьями. Девочка пряталась и не видела ничего. И водитель ничего не видел. И девочка закричала, когда на неё надвинулась эта косилка. Громко закричала. А тракторист не услышал. Увидел только, как кровь брызнула из травы. Как же ей, наверное, страшно было в эти последние секунды. Ну, когда она увидела, как на неё из травы эта косилка с острыми зубьями надвигается. А тракторист? Как ему жить после такого дальше? Я бы не смог.
Не знаю, не знаю, не знаю, как можно проехать на машине по живому ёжику. Ну, не знаю! Ведь ты же такой же живой — из костей, мяса и крови. А если тебя жизнь переедет, тогда — как? Каково тогда?
Жалко всех, так жалко! Я видел: бабушка в магазине на Новый год покупала батон. У всех в корзинках конфеты, виноград, мандарины, вино, шампанское, конечно; всё блестит, переливается, такое дорогое. А у неё батон. И пальто потёртое. И в ладошке в морщинистой монетки. Я прямо заплакал. Ну не вслух, конечно. Вслух как-то неудобно, стыдно как-то. Бабушка смотрит на монетки свои, на батон, а по сторонам не смотрит. Я побежал для неё бананов взять, но когда вернулся к кассе, она уж ушла. Я по улице туда-сюда пробежался, но так её и не увидел. Я потом три дня не мог её из головы выкинуть. Как же можно жить на таком свете? Я не понимаю! Ведь всё же плохо! Ну, буквально, куда ни глянь! И жалко же, так всех жалко! И ёжиков, конечно.
Или вот соседка моя по подъезду мучается уж который год. Мы с ней иногда у крылечка остановимся и разговариваем. Она говорит:
— Невозможно жить! Всё перепутали. Перевернули всё. Правые перекинулись в левые. А левые? Вчера были левые, ну, точно же — левые, глядь, а они уж правые! Перекинулись! А сосед? Травит и травит, нарочно в форточку спускает в квартиру негатив.