– Я знаю, что ты не спишь, – повторяет Маленькая Тьма. Мити не отвечает. Последнее дело – отвечать Тьме.
А что если она сильнее, чем ты думаешь? Что если ты не сможешь сбежать? Что если ты уснёшь?
Мити решительно гонит глупые мысли. Маленькой Тьме осталось всего ничего, и она об этом знает. Вибрирует. Больше всего это похоже на дрожь. Тьма словно ждёт чего-то и всерьёз опасается, что не дождётся. Она ждёт изнанку, известное дело. Изнанка вернёт ей силу.
Мити тоже ждёт. Ничем – ни мыслью, ни движением эйгир – не выдаёт она свою крошечную тайну: о лёгком каяке, который несётся вслед за медленным неповоротливым «Бриареем». На каяке, Мити знает это точно, спешит на помощь Аявака. Мити больше не видит каяк, не чувствует Аяваку, но знает: она близко.
Мити мотает головой, прогоняя предательские мысли.
Нельзя думать о Тьме, иначе она сделается сильнее.
Нельзя думать об Аяваке, иначе Тьма узнает о ней.
Потому Мити думает о томми.
Своих железных слуг британцы считают предметами неодушевлёнными. То же они думают о камнях, деревьях и животных. Слепцы. Британцы и в Кутха-то отказываются верить.
Мити слышит, как страдает искусственная душа механического томми, раздавленная Маленькой Тьмой. Мити думает о томми – ласково, умиротворённо, уважительно. Так она думала о белом медведе, выбираясь в его владения, и испрашивая разрешения на рыбную охоту. Томми не похож на медведя. Скорее – на маленького мальчика, запертого в тёмной комнате. Не плачь мальчик.
Где-то далеко, в другом мире, за границей тёмной комнаты швартуется каяк. Тихо-тихо, осторожно крадётся Мити невидимыми эйгир сквозь почти непроницаемый песок наступающего сна. Ей нужно знать, что Аявака близко, и капитан идёт ей навстречу. Капитан холоден как ночь. Эту мысль Мити прячет так глубоко, что даже сама её не слышит толком.
Видишь, мальчик-томми, Аявака уже здесь. А значит, всё будет хорошо.
– Всё будет просто замечательно, – шипит Маленькая Тьма. Она, оказывается, совсем рядом, затаилась и пристально следит за Мити. Слушает её.
Она знает про Аяваку, а значит, знает о ней и Большая Тьма.
Рычит, оживает, наконец, разгоняется в полную силу огромное механическое сердце парохода. Ещё немного – и «Бриарей» прорвёт ткань реальности, нырнёт в открывшуюся прореху и окажется глубоко на изнанке, где нет звёзд и нет власти Кутха. Где никогда не умрёт Маленькая Тьма, а будет крепко сторожить Мити для Большой Тьмы. Для Кэле.
– Кутх мёртв, – шепчет Маленькая Тьма и подползает ближе. – Кутх мёртв, а я нет.
Тьма совсем рядом, едва не хватает Мити за эйгир.
– Впусти меня. Вдвоём нам будет хорошо. Мы станем править этим миром. Сами. Без Кутха. Ты и я.
Маленькая лживая Тьма.
Мити чувствует дыхание изнанки. Она никогда прежде не ныряла под эфир, но от Аяваки знает, что её ждёт. Ещё немного, и она проиграет эту битву.
– Ты уже проиграла, – говорит Маленькая Тьма слабеющим голосом. – Тебе не сбежать.
Маленькой Тьме остались считанные минуты. Если она умрёт, у Мити появится шанс. Но и изнанка близко. Мити слышит, как трещит ткань эфира под килем парохода.
Тихонько, шёпотом, едва открывая рот, Мити поёт:
– А-я-яли, а-я-яли, а-я-яли,
Ко-о-оняй, а-ая-яли!..
Выписки из дела №813 об «Инциденте 10 февраля 1892 года» (12 февраля – 23 сентября 1892 года)
«…защитная реакция, вызванная первобытным ужасом луораветлан при погружении в подпространство – на так называемую изнанку. Реакция эта, по словам представителей Наукана, присуща исключительно несовершеннолетним луораветланам и связана с недостаточным ещё контролем ребёнка над эйгир (см. записку проф. У. Джеймса от 13 марта сего года) – шестым чувством, связанным с интенсивным восприятием эмоционального фона…»
«… любопытный феномен, однако исследование его в ближайшее время не представляется возможным. Луораветланы категорически отказываются принимать участие даже в контролируемом эксперименте, связанном с погружением в подпространство. Мы не теряем надежды, что в будущем удастся…»
5. Капитан Удо Макинтош не умеет удивляться
Шли быстро, почти бежали. Первым Цезарь, следом Макинтош, за ним Аявака. Поднимались по решётчатым лестницам, останавливались перед затворёнными люкам – тогда Макинтош крутил тяжёлый вентиль, отпирал люк. Пропускал Аяваку и Цезаря, запирал. Снова бежали. Цезарь шумно шипел паром и царапал когтями решётчатый пол. Пожалуй, механический пёс был самым эмоциональным существом из троих.