Он вспомнил слова тетушки Огулькурбан, жалобный голос старушки, «Ложусь спать голодная, ночами стону». Карахан поставил бокал. Ничего через горло не проходило. «О господи! Люди мы или кто? Что же это происходит? Как мы докатились до этого? Мать пятерых сыновей, пожертвовавших собой ради отечества, ради благополучия этих людей голодает. Разве мы могли предвидеть, что каждый будет думать о собственном брюхе,, забыв о человечности, сострадании к ближним? Неужто сытость так развратила людей? Не думаю. Кто не знает сына Шемси-муллы! Где те, которые знают как он спасал свою шкуру? Где Ашир-мугаллим, где Аба-класском, где Гюльдессе, эти достойнейшие люди? Хорошо, Ага Каратай выжил, ведь мог бы опекать старушку! Ее не только опекать — ей мало памятник поставить в этом саду!»
Танны Карахан огляделся. «Вон там, в трауре должна она стоять. А перед ней, преклонясь, сыновья ее: Ата-акга Бегчер, Карлы Бегчер, Таган Бегчер, Сапар Бегчер, Бяшим Бегчер. Кто не может, не хочет защитить мать, сможет ли, будет ли защищать родину? Вряд ли! Вот он наш народ! Как с ними встречать инопланетных гостей? А если прилетят матоды, они ведь тут же пойдут им в услужение! Село свое я считал святым местом, мысли о нем были мне опорой в самые тяжелые минуты жизни. И вот...».
Чей-то резкий голос перебил его:
— Люди, кого я вижу! Не Танны Карахан ли сидит напротив меня, как красна девица?
— Может ты и не ошибся, Ага Каратай!
— Раз в десять лет показывается, попробуй потом узнать его!
Ага Каратай то ли прихрамывая, то ли шатаясь направился к однокласснику. Танны Карахан, улыбаясь, встал ему навстречу. Сидящие наблюдали за встречей друзей. Ага пошатнулся, если бы не удержали, упал бы.
— Уже готовенький, — сказал кто-то.
— Да когда мы видели его трезвым! Тем более сегодня, когда бесплатно наливают...
Танны не выдержал, гневно ответил сплетникам.
— Замолчите! Как вам не стыдно! Наливают бесплатно! Что, торгаш Шатлык все это на свою зарплату купил?
Никто не сказал ни слова. Танны обнял одноклассника. Единственной рукой схватившись за плечо друга, Ага затрясся в рыданиях.
— Дружище, ты видишь, хуже, чем к собаке относятся ко мне, обижают...
Ага пытался выговориться, отвести душу, но это с трудом удавалось ему.
— Успокойся, Ага. Будь мужчиной. На нас смотрят. Мы с тобой даже перед фашистами не сгибались.
— Дружище, эти хуже фашистов, уверяю тебя! — шепнул Ага.
— Ты же солдат, старый гвардеец. С каких это пор ты шепотом говоришь про фашистов? — упрекнул друга Танны, сам того не заметив, вполголоса.
— Нет сил, дружище. Эта проклятая водка высушила ум, волю. Ты помоги нам!
«Кому это нам? Может, тетушку Огулькурбан имеет в виду?».
Он усадил друга рядом с собой. Ага поставил один из пустых стаканов перед Танны.
— Давай, наливай! Хочу выпить за твое здоровье. Зальюсь сегодня по горло. Я бездонный, не волнуйся, не опозорю. — Ага несвежим рукавом смахнул слезы с покрасневших глаз.
— Да, вижу вы действительно стали бездонными, иначе под носом у вас не творилось бы такое! — рассердился Танны и, открыв бутылку, налил ему полный стакан, а себе не налил. — Я не пью.
— Правильно делаешь, потому ты и герой. За тебя!
Все вокруг встали и начали аплодировать. Заиграла световая иллюминация. Трудно стало что-либо различить вокруг. Танны это понравилось: хозяин может его не заметить. Табун молодых людей с фото и киноаппаратами устремился к юбиляру. На чистой, вымощенной камнем, дорожке, ведущей к павильону, показался сам виновник торжества. В черном костюме, белой рубашке, черном галстуке, основательно облысевший, среднего роста — он приближался медленной походкой. За ним следовало человек пять-шесть здоровенных парней, с салфетками на согнутой руке, во фраках и бабочках, напоминающих официантов фирменных (ресторанов. Сопровождали Шатлыка две дамы, постарше и помоложе, жена его и, по всей вероятности, любовница. Последняя была похожа на обнаженную скульптуру в доме. Жена, невысокого роста, толстая, с обвислыми грудями, в парчовом платье, некрасивая, в драгоценных украшениях, в туфлях на высоких каблуках, двигалась так, будто боялась наступить на хвост змее. Другая, красивая, статная, хорошо и со вкусом одетая, с благородной походкой, хмурила тонкие черные брови, словно ее только что обидели.
Мужчина невысокого роста, с азиатским лицом, подошел к микрофону.
— Идет виновник сегодняшнего торжества, наш покровитель Шатлык Шемсетдинович! Музыканты, туш! — заорал он во весь голос, особо нажимая на последнее слово.