и эсэсовца в плен беру.
Там, за просекой, темный ельник
по колени завяз в снегу,
и к нему доносится еле-еле
орудийных разрывов гул.
А левее его, и справа,
в маскхалатах немая цепь,
тех, с которыми мы по праву
все делили - и смерть, и хлеб.
Тишина... Хоть ружьем играя,
как в гражданке, косого бей
только мы тишину ту знаем,
и нисколько не верим ей:
ведь не зря комполка на карте
тот особо отметил дот,
чей в холодном рассвете марта
вышел взорванным быть черед.
Где вы, где - из Уфы, Рязани,
душу ранившие мне вновь,
смертью ранней своею - Занин,
Всеволодов и Шадрунов?
Тишина - и ничто не изменит
предначертанному здесь быть.
Воет ветер Ягой в антенне,
как один он умеет выть.
Перед боем лихим, который
знаешь - будет жесток и лют,
нам особенно мил и дорог
снежный, выдуманный уют,
что так нищенски мал и краток
потому что - гляди вперед
вот уже и пошла атака,
как прошил его пулемет.
Миг, и в ярости весь дрожащий,
смерть выплевывающий, "пэпэша"
беспощадно врагов разящий,
фронтовая моя душа
так сшибает, да так и косит
их, явившихся сеять мрак,
никогда к нам никем не прошенных,
длинных, гитлеровских вояк,
оборачивающих спины
догоняющим взрывам гранат.
Вот и мой - тот, кто все же вскинул
встреч мне лающий автомат...
Ах, давно уже лет за тридцать,
как влюбленный в шофёрский труд
как у нас о том говорится
я колесами город тру.
Но, наверное, я б заплакал,
как мальчишка несчастным был,
если б в жизни хоть раз собаку
ненароком машиной сбил.
А фашистов хотел бессчетно
комразведки - не ас такси
в преисподнюю, в пекло к чорту,
так огнем своим и сносить.
Нет удачи крупней - сражаться,
жить в боях - и остаться жить,
и свой счет ведя, девятнадцать
в них прицельным огнем уложить.
Девятнадцатым был то самый,
встреч мне лающий автомат
в грудь нацеливший, в душу прямо,
длинный гитлеровский солдат.
Как в атаке той залихватской,
снова остро и горячо,
будто полнится болью адской
грудь моя и мое плечо...
Двадцать метров всего разбега,
третья скорость - и полный газ.
Ах, спасибо, хирург Тагибеков,
что мне сердце и руку спас.
Что там сердцу кромешность боя,
если вышел приказ ему
дот разрушить любой ценою,
случай - выжить от ран к тому.
Что плечу и руке усталость,
если хочется труд снести,
чтобы пользы, хотя бы малость,
людям все-таки принести,
даже эти слагая строки
в пальцах сжав перо-автомат,
про Отечественной, далёкий,
мой, пропитанный кровью, март.
1949 г.
-------------------------------------------------------
Ю Б И Л Е Й (80 ЛЕТ)
Мне восемьдесят лет,
я жив и даже весел,
хоть есть печать и след
восьмидесяти весен,
восьмидесяти лет,
и десять раз по восемь
поры, что целый свет
зовет лирично - осень.
А что до счета зим,
то толику лишь, малость,
до энской, что сразит,
всего мне жить осталось,
что станет как-то раз
свидетельницей факта
высоковольтных фаз,
блестящего инфаркта.
Я семьдесят из них,
проснувшись, спозаранку,
сидел над грудой книг,
вертел такси баранку,
а если вдруг меня
пронзало вдохновенье
в ночи, в заботах дня,
слагал стихотворенье.
Но в собственной стране,
где как-то жил, устроен,
дышалось трудно мне
в ней числился в изгоях.
Ты выдал сто идей,
комету обнаружил,
но если иудей,
стране ты был не нужен.
И из СССР,
что родиной являлся,
изгоям тем в пример,
я в США и перебрался.
И хоть родным и был
тот мир, что незабвенен,
я новый полюбил
будь он благословенен.
Мой добрый, светлый дом,
что дорог стал навеки,
и я ваял трудом
почти что четверть века,
и музам чтоб служить
неистово, сгорая,
труда решил сложить
доспехи лишь вчера я.
Поскольку жизнь вся
и длится-то мгновенье,
сквозь время колеся,
в плену его движенья,
я творчеству отдам,
не праздности и лени,
души и близь, и даль,
восторги и смятенья.
Мне восемьдсят лет,
но в пику всем обетам,
вина люблю я цвет,
и запах сигареты.
Поборник правил, прав,
почти уравновешен,
бываю реже прав,
бываю чаще грешен.
Мне восемьдесят лет,
но отличиться есть чем
эстэт, мужик, поэт,
люблю прелестных женщин.
Да и ко мне они,
сердцам своим послушны,
в былые, правда, дни,
были неравнодушны.
Прекрасна все же жизнь,
в каком ни мчалась б русле,
забавная кажись,
исполнена ли грусти.
Спасибо, жребий мой,
что без микстур, облаток,
закончил я восьмой
мелькнувших лет десяток.
07/26/99
-------------------------------------------------------
КОГДА ТЕБЕ ЗА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ
Когда тебе за восемьдесят лет,
пускай ты добр и щедр душой к тому же,
умен, философ, эрудит, поэт
ты никому ни капельки не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
пусть был в войну ты ранен ли, контужен,
на той, что грудью защищал земле,
и этой, здесь - ты никому не нужен.
Когда тебе за восемьдесят лет,
серьезно заболел ли вдруг, простужен,
нуждаешься в уходе и тепле