Осень подходила к концу, и Берлин становился неуютным. Вторую часть «Олимпии» Лени смонтировала на удивление быстро, она просто уже все заранее знала. Иногда ловила в себе отголоски ощущений, которые испытала в ту ночь, в бюро. Ее рукой словно кто-то водил. Весь фильм пульсировал и был пронизан абсолютным ритмом. Она то немного отпускала, то, наоборот, сжимала, а где-то уже не могла обойтись простой киноправдой – и прыгуны в воду начинали летать как птицы.
Работать с Лени было трудно до невозможности – ее уважали, но часто сравнивали с Нероном. Маньячка, полупомешанная – все ради поставленной цели. В ней словно бил неиссякаемый источник энергии. Люди вокруг падали без сил, а она продолжала работать пугающим темпом. В какой-то момент у нее тоже срабатывал предохранитель, но организм давно уже выработал защитную реакцию на усталость – в кровь выбрасывалось такое количество эндорфинов, что Лени буквально пьянела от работы. Эту особенность давно подметили ее ближайшие коллеги. В эти самые минуты начиналось самое настоящее таинство: логика отступала и включалась цепочка свободных ассоциаций.
– Лени, какие там алкоголь с наркотиками, тебе для счастья всего-то нужно – доработаться до одурения. Тебя же несет так, что рядом находиться страшно, – смеялись они.
После того как монтаж был закончен, неожиданно встала проблема с шумами. Все, что записывалось во время соревнований, было ужасного качества. Каким-то чудом приемлемой оказалась лишь речь Гитлера на церемонии открытия. Все остальное пришлось озвучивать заново.
Звук записывался на громоздкие оптические аппараты, ужасно неудобные в работе. Требовалось без конца подклеивать нужные фрагменты кинопленки, а если при озвучании кто-то ошибался, приходилось заново заправлять новый рулон – стирать оптическую запись было нельзя. Для фильма требовалась тонкая нюансировка и идеальная синхронизация: лошадь должна была упасть, как лошадь, а зрители выдохнуть именно так, как это было видно в кадре.
Работала целая бригада шумовиков, четыре звукомонтажера, восемь клейщиц, но все равно это было ужасно медленно.
Лени изнывала от бесконечного процесса – сама она в этот момент никак не могла повлиять на результат.
– Неужели нет какого-нибудь другого способа писать звук? Чтоб звучало по-настоящему и не нужно было без конца перезаряжать эти дурацкие машины? – спросила она как-то своего звукооператора, господина Шульца.
– Фройляйн Рифеншталь, вы слишком многого хотите от жизни, – тот до предела устал от всех этих неоправданных, на его взгляд, звуковых излишеств. – Мои коллеги в Институте кайзера Вильгельма ведут опыты с записью звука на бумажные ленты, покрытые магнитным слоем. Но пока не могут преодолеть одну фундаментальную проблему. Думаю, удастся им это лет через десять. А пока смиритесь.
Накануне Рождества выдались две свободные недели. В первых числах января уже нужно было записывать Берлинский симфонический оркестр, синхронизируя его со всем фильмом – а там и финальное звуковое сведение, или перезапись, как она упорно называла этот процесс.
Рано утром позвонил Вальтер, застав, наконец, ее дома.
– Лени, пропащая душа, ты уже вылезла из своей берлоги?
– Вальтер, нам всем нужно увидиться, на Рождество я уезжаю. У меня для вас подарки.
– Давай в эту пятницу. Мы как раз собирались тебя звать. Встретимся в Delphi Palast, а к ночи переберемся к нам. – Он немного помолчал. – Лени, может, увидимся вдвоем?
Этого-то Лени и боялась больше всего.
С ее темпераментом, она держалась уже из последних сил. Без любви Лени просто не могла работать. То, что она заканчивала фильм, было настоящим чудом.
Последним сердечным испытанием, после которого она чуть не слегла, был Глен Моррис, американский десятиборец, – абсолютно дикая история, в стиле голливудских вестернов, с финалом не менее захватывающим, чем начало.
Был самый разгар Олимпиады, Лени металась между своими операторами, происходили чудовищные скандалы с доктором, а тут еще этот сволочь-судья, из-за которого ее чуть не выгнали со стадиона.
…Он лежал на газоне, готовился к старту, лицо было прикрыто полотенцем. Их представили друг другу, Лени увидела его глаза и поняла, что пропала. В тот день Моррис выиграл золотую медаль, установив новый мировой рекорд, и когда сошел с пьедестала, не успев принять от Лени поздравления, в одно мгновенье расстегнул ей кофточку и поцеловал в грудь – при полных трибунах! Она убежала, как школьница. Все игры Лени держалась, но потом не устояла. Ей вдруг показалась, что нужно кое-что специально доснять, и она вернула из Швеции всю команду американских десятиборцев. Прямо в аэропорту «Темпельхоф» она сдалась. Через неделю Моррис едва смог улететь, а она не понимала, как без него жить. Излечилась, правда, сразу, помог случай.