Однажды, когда моему младшему мальчику было четыре с половиной года, он играл во дворе, пока я работала в саду. Двое других были в школе, а Сьюзен еще не родилась. На улице собралась группа детей. Это были не соседские дети, а чьи-то племянники и племянницы, приехавшие погостить. Эндрю хотелось поиграть с ними, но он стеснялся. Он попросил меня отвести его. Я довела до тротуара, а дальше велела идти самому. Каждый раз, когда хочешь помочь своему ребенку, подтолкни его.
Он колебался, рассматривая свои ботинки, потом глубоко вздохнул, выскочил на середину улицы и сказал: «А-а-а!» Он сказал то, что рано или поздно делают все — набираются храбрости и говорят: «Вот он я». Когда я слышала, как говорят мои мальчики по телефону с девочками, всегда вспоминала тот решительный шаг Эндрю.
С самого начала я поняла, что мы с Джоном — одного поля ягоды. У людей бывают разные увлечения: кто увлекается ружьями, кто музыкой. Он был хорошим сыном, а я послушной дочерью. В кино обнаружилось, что мы знаем всех звезд.
После нескольких встреч он пригласил меня домой и познакомил с матерью. Ее звали Лоррен. Они жили в Вентноре, богатом пригороде Атлантик-Сити. По стенам холла в их доме были развешаны картины, а в гостиной — огромные зеркала. На Лоррен был очень изысканный по тем временам восточный халат, массивные серебряные браслеты на обоих запястьях. В их доме мне стало стыдно за жилье своих родителей, где софа, на которой мы с Джоном сидели, была продавлена, и отец бродил, как квартирант.
Лоррен приготовила бефстроганов. На столе — салфетки из ткани и хрустальные бокалы для вина. Она подсмеивалась надо мной все время, обращаясь с нами, как с молодой парой. «Расслабьтесь здесь и отдыхайте, — говорила она. — Вы должны многому научить Джона. Заставьте его повести вас куда-нибудь». Сначала мне было приятно, я понравилась его матери. Но к концу вечера чувствовала пробивающееся сквозь ее энтузиазм раздражение. Почему она так старалась?
Лоррен стремилась походить на тех матерей, которые спокойно отпускают своего ребенка, когда приходит время. Но они с Джоном были так долго вместе. Инстинкты были в ней все же сильнее, чем разум.
Боже, помню, я сидела на диване и наблюдала, как они убирают со стола. Это было похоже на подсматривание в окно. Они так изящно двигались, так согласованно, будто она — солнце, а он — земля. Они ни разу не помешали друг другу.
Я вышла замуж за Джона, когда мне было девятнадцать. На свадебных фотографиях я кажусь сутулой; с отвисшим подбородком. Выражение моего лица напоминает человека, который не будучи танцором, пробует танцевать и тем самым выставляет себя на посмешище.
Лоррен организовала настоящее шоу. Я предпочла не высказываться о цветах и сервировке столов, не чувствуя себя вправе судить о таких женских вещах. Это было всегда делом моей сестры Маржи, я боялась сказать что-нибудь не то, ведь за все платила Лоррен. Жалела, что не разрешила матери откладывать для меня деньги. В конце концов могла бы купить свадебное платье. Я выходила замуж, а у меня не было ничего, кроме чемодана. Деньги имеют значение. Деньги всегда имеют значение!
Вечером я сказала матери, что не собираюсь венчаться в церкви. Она ударила меня по лицу.
— Ты выходишь замуж за богатого человека, и я рада этому. Но я пока твоя мать! И этот дом пока еще твой. Не спеши показывать спину.
Показывать спину. Точно. Я видела, что отворачиваюсь, отдаляюсь от них. Две спальни на восьмерых, капли воды на потолке, пьянство отца, потрескавшиеся руки матери. В то время, когда еще шли приготовления к свадьбе, я случайно оказалась в полдень в католическом соборе. Не в том, где бывает мать — прихожане бы узнали меня, — а в нервом попавшемся на дороге католическом соборе, который был открыт. Скоро я привыкла к полумраку собора, огляделась, разобралась во всем, все поняла, осознала. Я будущая новобрачная, гордящаяся своим обручальным кольцом, собирающаяся переехать от родителей к мужу, волнующаяся, но счастливая. В церкви все, чем я была обеспокоена, выплыло на поверхность. Так бывает в кабинете врача, когда вы показываете колено, или руку, или грудь, которая вас беспокоит, а врач говорит: «Сейчас посмотрим».
Мать спросила, будет ли венчание. Она выпалила этот вопрос и, пока я упаковывала одежду, стояла в дверях в ожидании ответа. Я сказала «нет» и получила от этого удовольствие. Почему я не согласилась ответить так, как она хотела? Почему я не была добра к ней напоследок?