Мы подавленно смотрели друг на друга, как смотрели всегда, когда уже не нужны уловки и хитрость. Я воспользовалась правом на близость. Он отвел глаза. Он контролировал себя, как если бы заранее знал, какую форму примет мое влечение к ему, заранее подготовился. Он пришел с установкой, которая вынуждала вести себя определенным образом, эта искусственность его поведения открыла мне то, что я хотела знать. Но я была так устроена, что мне мало было языка жестов, мимики, интонаций, мне нужны были еще и слова. А впрочем, Бог знает, почему я пошла в наступление, впрямую спросив у него, что происходит.
Он вынужден был отвечать, делал это неохотно.
— Я пришел сюда, чтобы узнать, все ли с тобой в порядке. Вот и все. С остальным повременим, Рита, пожалуйста.
О нет! Я не позволю ему взять надо мной верх. Если он не хочет выяснять отношения, то я хочу. Если бы он захотел, то я сказала бы: «Не сейчас, Алекс». Я не позволю ему быть таким хорошим. Что бы он ни задумал, я сделаю наоборот.
Он сказал, что его огорчило, когда Ли подошла к телефону. Не понимает, зачем она это сделала. Он был тогда наверху, и Ли опередила его. Я хотела услышать от него, что все случившееся — недоразумение. Он смотрел на кончики пальцев, которыми упирался в край стола.
— Что ты говоришь?
— Я люблю ее.
— С каких пор?
Он громко вздохнул и пригладил волосы.
— Отвечай, Алекс.
— Месяцы, этого достаточно?
За его словами стояло что-то еще, более важное. Что-то еще, что-то еще. Он думает о разводе.
Я выругалась теми грязными словами, которые услышала вчера, потому что я заключенная и потому что знала, как он вздрогнет от отвращения. Треснула разбитая губа и по подбородку потекла кровь. Я вытерлась тыльной стороной ладони.
Алекс попросил надзирательницу принести мне салфетку или что-нибудь, чем можно вытереться. Она вышла и вернулась с куском бумажного полотенца. Я почувствовала прохладу на губах и вкус сырой бумаги. Охранница прикладывала к губам полотенце, а Алекс смотрел поверх ее плеча. «Убирайся отсюда. Уходи», — сказала я ему.
В таких историях, как эта, одна обида цепляется за другую. Есть детали, которые опускаешь, потому что ждешь одобрения слушателей, а не презрения. Алекс спросил, хочу ли я, чтобы он забрал меня, когда буду выходить из тюрьмы, или я позвоню своей сестре Еве и попрошу ее приехать. Я приподнялась и замахнулась, чтобы ударить его, но надзирательница сдержала меня.
— Теперь уходите, — сказала она Алексу, — убирайтесь отсюда.
Эта надзирательница спасла меня. Теперь я понимаю это. Как можно, работая здесь, остаться такой великодушной. Видно было, что она давно на этой работе. Большой стаж давал ей определенное положение, но она не важничала. У нее короткие волосы, чистая кожа и голубые глаза. Всем своим поведением она показывала, если кто-то должен присматривать за происходящим здесь, то пусть уж лучше это будет она, а не кто-нибудь другой. Ее не было вчера в комнате для отдыха. Мне не верится, что она позволила бы тем, другим, сделать то, что они сделали.
Мы проходили мимо камер, похожих на мою. Некоторые женщины узнавали меня. Кто-то смотрел с насмешкой, кто-то с симпатией или откровенной благодарностью за вчерашнюю драку: было что посмотреть и о чем поговорить после. Я даже не думала оказаться под такими пристальными взглядами, но мне нравилась моя известность. Внимание много значит для меня. Как говорила моя бабушка: «Когда Рита идет на похороны, она не прочь оказаться на месте покойника».
— Я собираюсь отвести вас назад. Вы в порядке? — спросила надзирательница.
— Мне лучше. Спасибо.
— Он собака. Я это сразу поняла.
Я улыбалась, стараясь сдерживать улыбку, чтобы не разошлась трещина.
Две молоденькие латинки, проститутки, стояли у решетки соседней камеры. Одной из них можно было дать лет четырнадцать. Она была крохотная, едва ли в ней было девяносто фунтов. Она была в поношенной черной мини-юбке и дешевом топе, под которым не было лифчика. Ключицы выступали сильнее, чем соски. Вторая была старше, в леопардовых леггенсах и блестящем золотистом топе. У обеих грубо подведены глаза черным карандашом.
— Mira, — сказала маленькая, показывая на меня. Они бесцеремонно рассматривали меня, ухмыляясь, закатывали глаза, говоря что-то по-испански.
Ее жирная подружка кивала, нагло меряя меня взглядом. Я не отвечала им, оставаясь безразличной.
У надзирательницы заклинил замок. «Ну давай, давай, — торопила я ее про себя. — Открывай эту долбаную дверь».