Элли и Альберт Морган тоже сидели на скамье в ожидании поезда и молчали. Их имена очень аккуратно, крупными буквами были выведены на большом рыжем чемодане, перетянутом ремнем: один замок у него сломался, и крышка приоткрылась, как рот идиота. «Альберт Морган, Элли Морган, Йеллоу-Лиф, Миссисипи». Видно, приехали они на станцию в фургоне — одежда и чемодан в разводах желтой пыли, будто захватаны грязными пальцами.
Элли Морган — крупная женщина, лицо у нее румяное, точно распустившаяся роза. Ей лет сорок, если не больше. На широком крепком запястье повешена черная сумочка. Конечно, только благодаря сбережениям Элли эта поездка вообще оказалась возможной. И куда же вы едете? — хотелось спросить ее, так напряженно и неподвижно она сидела; казалось, она пытается побороть неизъяснимую тревогу, растущую и переполняющую ее от мыслей о поездке. Лицо ее то подергивалось, то застывало напряженно и мрачно, точно на похоронах, — как видно, ей мучительно хотелось высказаться.
Альберт казался более вялым и мягким. Он неподвижно сидел рядом с Элли, придерживая обеими руками на коленях шляпу, которую наверняка никогда прежде не носил. На вид он странный, словно бы самодельный, будто в долгие одинокие вечера Элли, смущаясь и робея, сама связала себе мужа или как-то иначе его сотворила. На голове копна выгоревших белокурых волос. Он слишком застенчив для этого мира, это сразу чувствуется. Руки его как будто картонные — так неловко и неподвижно держит он шляпу; однако как мягко смотрят на тулью его глаза, с какой мечтательностью и вместе с тем с каким страхом оглядывают они ее коричневую поверхность! Он меньше жены. Костюм на нем тоже коричневый и такой аккуратный, такой чистенький, словно его обладатель всем своим видом говорит: «Не смотрите на меня — зачем вам? — я ведь такой незаметный». Подобное выражение лица бывает у молчаливых детей, которые, однако, во внезапной, даже какой-то веселой вспышке откровенности вдруг расскажут вам, что приснилось им минувшей ночью.
Время от времени в глазах этого щуплого человечка появлялась хитроватая настороженность, как будто он заметил что-то почти невидимое, и тогда он медленно, лукаво осматривался по сторонам. Но затем опять опускал голову, и это выражение исчезало, точно ему не удалось почерпнуть в себе достаточно сил и удержать его. На стене за его головой висел пожелтевший от времени плакат, изображающий паровоз старого образца, который вот-вот врежется в открытый автомобиль с женщинами в вуалях. Ожидающих этот примелькавшийся плакат нисколько не пугал, как и не занимал их человечек, который то поднимал, то опускал голову на его фоне. И все же порой могло показаться, что человечек исполнен надежд.
Среди прочих пассажиров в зале ожидания находился рослый рыжеволосый молодой человек без шляпы — единственный, кто не сидел, а стоял у стены. Он вертел в пальцах маленький ключ и то нервно перекидывал его из одной руки в другую, то подбрасывал вверх и ловил.
Он рассеянно поглядывал на окружающих, однако мимолетный его взгляд был таким цепким, что как бы охватывал всего тебя целиком; всякий, кто оказывался в поле его зрения, ощущал себя маленьким суденышком, попавшим в кильватер большого корабля. В парне чувствовалась неуемная энергия, которая отдаляла, отгораживала его от остальных, да и в движении его рук, подбрасывавших и ловивших ключ, угадывалась сдержанность, даже скрытность: он явно был не слишком общителен. Можно было догадаться, что он в этом городке чужой, и даже заподозрить, что он преступник или игрок, однако и мягкость в нем тоже чувствовалась. В его взгляде, который ни на чем долго не задерживался, светилось ласковое внимание и забота.
Волосы у парня переливались и колыхались, словно на ветру чиркнули спичкой. Мигающий свет под потолком пульсировал, точно живая неуловимая сила, и казалось, этот рослый парень с ключом как бы расплывается, не оставляя на желтых стенах даже четкой тени. Он напоминал саламандру в огне. «Берегись!» — хотелось сказать ему, но и сразу же: «Иди сюда!» А он стоял и рассеянно, нервно перебрасывал ключ из одной руки в другую. Вдруг ему как будто надоела эта игра: рука задержалась, затем метнулась, но слишком поздно, и ключ упал на пол.
Все, кроме Альберта и Элли, посмотрели в его сторону. Ключ громко звякнул, и в этом резком металлическом звуке словно крылись вызов и предостережение. Все даже вздрогнули. В тишине зала, где шелестели под потолком бабочки, где каждый человек мирно сидел среди своих вещей в уверенном ожидании отъезда, звон ключа прозвучал оскорблением, нескромным вопросом. Между молодым человеком и ожидающими как бы выросла стена легкой досады.