- Я не могу писать, - промолвил Карл. - Ушло.
Затем он встал и вышел в ванную, закрыл за собой дверь и посрал. Карл ходил срать четыре-пять раз в день. Больше делать было нечего. Он принимал пять-шесть ванн в день. Делать больше нечего было. Напивался он по тем же самым причинам.
Марджи услышала шум воды из бачка. Потом Карл вышел.
- Человек просто не может писать по восемь часов в день. Он даже не может писать каждый день или каждую неделю. Полная засада. Ничего не остается делать - только ждать.
Карл подошел к холодильнику и вернулся с шестериком Мичелоба. Открыл бутылочку.
- Я величайший писатель в мире, - сказал он. - А ты знаешь, как это сложно?
Марджи не ответила.
- Я чувствую, как по мне всему боль ползает. Будто вторая кожа. Хорошо бы ее сбросить, как змее.
- Так ложись на ковер и попробуй.
- Слушай, - спросил он, - а где я с тобой познакомился?
- В забегаловке у Барни.
- Н-да, тогда кое-что ясно. Выпей пива.
Карл открыл бутылку и передал ей.
- Ага, - сказала Марджи, - я знаю. Тебе нужно одиночество. Тебе необходимо быть одному. Только когда тебе хочется или когда мы ругаемся, ты садишься на телефон.
Говоришь, что я тебе нужна. Говоришь, что с бодуна помираешь. Ты быстро слабеешь.
- Я быстро слабею.
- И ты со мной такой скучный, ты никогда не загораешься. Вы, писатели, такие...
драгоценные... вы людей терпеть не можете. Человечество смердит, правильно?
- Правильно.
- Но всякий раз, когда мы ругаемся, ты начинаешь закатывать эти гигантские балехи на четыре дня. И тут ты вдруг становишься остроумным, таким ГОВОРЛИВЫМ!
Ты внезапно полон жизни, болтаешь, танцуешь, поешь. Пляшешь на кофейном столике, швыряешь бутылки в окно, играешь Шекспира целыми актами. Внезапно ты жив - когда меня нет. О, я об этом слышу!
- Мне не нравятся вечеринки. Особенно я не люблю людей на вечеринках.
- Для парня, который не любит вечеринки, ты определенно закатываешь их больше, чем достаточно.
- Послушай, Марджи, ты не понимаешь. Я больше не могу писать. Сдох. Я где-то не туда свернул. Где-то я умер среди ночи.
- Ты умрешь только одним способом - от одного из своих здоровенных бодунов.
- Джефферс сказал, что даже самые сильные люди попадают в капканы.
- Кто такой Джефферс?
- Мужик, превративший Большой Сюр в ловушку для туристов.
- Что ты собирался делать сегодня вечером?
- Слушать песни Рахманинова.
- А это еще кто?
- Мертвый русский.
- Ты посмотри на себя. Ты просто сидишь.
- Я жду. Некоторые парни ждут по два года. Иногда это так и не возвращается.
- А если никогда не вернется?
- Тогда я просто надену башмаки и спущусь на Главную Улицу.
- Почему ты не устроишься на приличную работу?
- Приличных работ не бывает. Если у писателя не получается жить творчеством, он покойник.
- Ох, да ладно тебе, Карл! У миллиардов людей в мире не получается жить творчеством. Ты хочешь сказать, что они покойники?
- Да.
- А у тебя - душа? Ты - один из немногих, у кого есть душа?
- Похоже, что так.
- Похоже, что так! Ты со своей пишущей машиночкой! Ты со своими крохотными чеками! Да моя бабушка больше тебя зарабатывает!
Карл откупорил следующую бутылку пива.
- Пиво! Пиво! Ты со своим проклятым пивом! Оно даже в рассказах твоих есть!
"Марти поднес ко рту бутылку пива. Он оторвал от нее взгляд, и тут в бар вошла эта крупная блондинка и села рядом с ним..." Ты прав. Ты кончился. Твой материал ограничен, очень ограничен. Ты не можешь написать рассказ о любви, ты не можешь написать приличную любовную историю.
- Ты права, Марджи.
- Если человек не может написать любовную историю, он бесполезен.
- А ты их сколько написала?
- Я не претендую на то, чтоб быть писателем.
- Зато, - произнес Карл, - ты, кажется, становишься в позу чертовского литературного критика.
Вскоре после этого Марджи ушла. Карл сидел и пил оставшееся пиво. Это правда, умение писать его оставило. Нескольких врагов-подпольщиков осчастливил. Теперь смогут вырасти на одно деление. Смерть их радует, будь они хоть в подполье, хоть сверху. Он вспомнил Эндикотта, как тот сидит и разглагольствует:
- Ну что, Хемингуэя нет, Дос-Пассоса нет, Пэтчена нет, Паунда нет, Берримен с моста прыгнул... все выглядит лучше, лучше и лучше.
Зазвонил телефон. Карл снял трубку.
- Мистер Гэнтлинг?
- Да? - ответил он.
- Мы хотели поинтересоваться, не сможете ли вы почитать в Колледже Фэйрмаунт?
- Ну, смог бы, какого числа?
- Тридцатого, следующего месяца.
- Мне кажется, я тогда ничем не занят.
- Наш обычный гонорар - сто долларов.
- Обычно я получаю сто пятьдесят. Гинзберг получает тысячу.
- Так то Гинзберг. Мы можем предложить только сто.
- Хорошо.
- Прекрасно, мистер Гэнтлинг. Мы пришлем вам подробности письмом.
- Как насчет дороги? Дьявольски далеко к вам добираться.
- Ладно, двадцать пять долларов на дорогу.
- Договорились.
- Вы не согласились бы побеседовать со студентами на занятиях?
- Нет.
- Будет бесплатный обед.
- Принимаю.
- Прекрасно, мистер Гэнтлинг, мы с нетерпением ждем вас на кампусе.
- До свидания.
Карл походил по комнате. Посмотрел на пишущую машинку. Вставил в нее листок бумаги, затем поразглядывал девчонку в изумительно коротенькой мини-юбке, проходившую мимо окна. Потом начал печатать:
"Марджи собиралась на свиданку с этим парнем но пути к ней этот парень встретил другого парня в кожаной куртке и парень в кожаной куртке распахнул свою кожаную куртку и показал ее парню свои сиськи поэтому ее парень приехал к Марджи и сказал что на свиданку прийти не сможет потому что парень в кожаной куртке показал ему свои сиськи..."
Карл поднес к губам пиво. Хорошо было писать снова.
ПОМНИШЬ ПЁРЛ-ХАРБОР?
Нам приходилось прогуливаться во дворе дважды в день - в середине утра и в середине дня. Делать особо было нечего. Люди становились друзьями на основе того, что привело их в тюрьму. Как сказал мой сокамерник Тэйлор, насильники детей и случаи непристойного обнажения находятся в самом низу социального порядка, а крупные мошенники и главари рэкета - на самом верху.
На прогулочном дворе Тэйлор со мной не разговаривал. Он прохаживался взад-вперед со своим крупным мошенником. Я сидел в одиночестве. Некоторые парни сворачивали шаром рубашку и играли в мяч. Казалось, им нравится. Средств развлечения заключенных явно было немного.
Я сидел. Вскоре заметил скучковавшуюся группу. Они играли в кости. Я поднялся и подошел. У меня оставалось немного меньше доллара мелочи. Посмотрел, как несколько раз катнули. Хозяин костей взял несколько конов подряд. Я почувствовал, что его удача на этом кончится и поставил против него. Он обосрался. Я заработал четвертачок.
Всякий раз, когда кому-нибудь начинало везти, я отваливал, пока не прикидывал, что вот сейчас его веревочка разовьется. И тут ставил против него. Я заметил, что остальные мужики ставили на каждый кон. Я же поставил шесть раз и пять из них выиграл. Затем нас загнали обратно в камеры. Я опережал на доллар.
На следующее утро я встрял в игру пораньше и за утро сделал 2.25, а за день - 1.75. Когда игра закончилась, ко мне подошел этот пацан:
- У вас, кажется, ништяк идет, мистер.
Я дал пацану 15 центов. Он ушел вперед. Со мной поравнялся еще один мужик:
- Ты что-нибудь давал этому сукиному сыну?
- Ага. 15 центов.
- Он каждый раз с кона срывает. Не давай ему ничего.
- Я не заметил.
- Точно. Рвет с кона. Своего не упустит.
- Понаблюдаю за ним завтра.