- А я тебя раньше нигде не видел? - спросил там человек.
- Нет, - соврал я.
Я приходил туда два или три года назад, заполнил все бумаги, прошел медкомиссию и прочее, и меня отвели по лестнице на четыре этажа вниз, а там становилось все холоднее и холоднее, и полы покрывал налет крови, зеленые полы, зеленые стены.
Он объяснил мне, что нужно делать, - нажал на кнопку, и из этой дыры в стене послышался шум, будто два защитника столкнулись или слон упал, и вот оно - что-то мертвое, много мертвого, окровавленное, и он мне показал: берешь и закидываешь на грузовик, и снова нажимаешь на кнопку, и валится еще один. Потом ушел. Когда он ушел, я снял робу, каску, сапоги (мне выдали на три размера меньше), поднялся по лестнице и навалил оттуда. А вот теперь вернулся.
- А ты не слишком стар для такой работы?
- Подкачаться хочу. Мне нужна тяжелая работа, хорошая тяжелая работа, соврал я.
- А справишься?
- У меня одни кишки внутри. Я раньше выступал на ринге, дрался с самыми лучшими.
- Вот как?
- Ага.
- Хмм, по лицу и видно. Круто тебе, должно быть, приходилось.
- С лица воды не пить. У меня были быстрые кулаки. И до сих пор остались.
Приходилось кое-что ловить, чтоб смотрелось красивше.
- Я за боксом слежу. Что-то твоей фамилии не припомню.
- Я дрался под другим именем, Пацан Звездная Пыль.
- Пацан Звездная Пыль? Не помню я никакого Пацана.
- Я дрался в Южной Америке, Африке, в Европе, на островах, в мухосрансках всяких. Поэтому у меня и пробелы в трудовой книжке - мне не хотелось вписывать "боксер", поскольку люди подумают, что я шутки шучу с ними или вру. Я просто оставляю пустые места и черт с ним.
- Ладно, приходи на медкомиссию в 9.30 утра завтра, и мы определим тебя на работу. Говоришь, тяжелой работы хочется?
- Ну, если у вас есть что-нибудь другое...
- Нет, сейчас нету. Знаешь, ведь ты уже на полтинник тянешь. Я, наверное, что-то неправильно делаю. Нам не нравится, когда вы, народ, наше время впустую тратите.
- Я не народ. Я Пацан Звездная Пыль.
- Ладно, пацан, - рассмеялся он, - мы заставим тебя ПОРАБОТАТЬ!
И мне не понравилось, как он это сказал.
Два дня спустя я вошел через проходную в деревянный сарай, где показал старику карточку с моим именем: Генри Чинаски, - и он отправил меня на погрузочную рампу. Я должен был подойти к Турману. Подошел. На деревянной скамье сидело несколько мужиков - они посмотрели на меня так, словно я был гомосексуалистом или паралитиком.
Я ответил им взглядом, выражавшим, по моему мнению, легкое презрение, и протянул с самой лучшей интонацией задворок, воспроизвести которую был способен:
- Где Турман. Мне сказали, к нему.
Кто-то показал.
- Турман?
- Н-ну?
- Я на вас работаю.
- Н-да?
- Н-да.
Он взглянул на меня.
- А где сапоги?
- Сапоги? Нету сапог, - ответил я.
Он сунул под скамейку руку и протянул мне пару - старую, задубевшую пару сапог.
Я их натянул. Та же самая история: на три размера меньше. Пальцы у меня скрючились и загнулись.
Потом он дал мне окровавленную робу и жестяную каску. Их я тоже надел. Я стоял перед ним, пока он зажигал сигарету или, как сказал бы англичанин, пока он закуривал сигарету. Спичку он выбросил с росчерком, спокойно и по-мужски.
- Пошли.
Все они были неграми, и когда я подошел, на меня посмотрели так, словно они - черные мусульмане. Во мне было больше шести футов, но все они были выше, а если и не выше, то в два-три раза шире.
- Хэнк! - заорал Турман.
Хэнк, подумал я. Хэнк, совсем как я. Это мило.
Под каской я уже весь вспотел.
- Определи его на РАБОТУ!!
Господи боже мой о господи боже мой. Куда девались все мои сладкие и легкие ночи? Почему этого не происходит с Уолтером Уинчеллом, который верит в Американский Путь? Не я ли был самым блестящим студентом по классу антропологии?
Что же случилось?
Хэнк подвел и поставил меня перед пустым грузовиком длиной с полквартала, стоявшим перед рампой.
- Жди здесь.
Затем подбежало несколько черных мусульман с тачками, выкрашенными отслаивавшейся и бугристой белой краской, словно известку смешали с куриным пометом. В каждую тачку навалены горы окороков, плававших в жидкой водянистой крови. Вернее, они не плавали в крови, а сидели, будто свинец, будто пушечные ядра, будто смерть.
Один мальчонка запрыгнул в кузов у меня за спиной, а другой начал швырять мне окорока; я их ловил и переправлял парню позади, а тот оборачивался и кидал в глубину кузова. Окорока прилетали быстро БЫСТРО они были тяжелыми и становились все тяжелее. Как только я закидывал один и оборачивался, следующий уже летел ко мне по воздуху. Я знал, что они пытаются меня сломать. Скоро я уже весь потел потел так, будто открутили все краны, и спина у меня болела, запястья болели, руки болели, все болело а сам я дошел до последней невозможной унции своей вялой энергии. Я едва видел, едва мог собраться и поймать еще один окорок и швырнуть его, еще один окорок и швырнуть его. Кровью заляпало меня всего, а руки продолжали ловить мягкий мертвый тяжелый флумп, окорок немного подавался, как женская задница, а я слишком ослаб даже для того, чтобы вякнуть:
- Эй, да что с вами такое парни, к ЧЕРТУ? - Окорока летят, я кручусь, как на крест прибитый под своей каской, а они все подвозят тачки, полные окороков окороков окороков и наконец все они опустели, а я стою, покачиваясь и дыша желтым электрическим светом. То была ночь в аду. Что ж, мне всегда нравилась ночная работа.
- Пошли!
Меня отвели в другую комнату. По воздуху, сквозь большое отверстие под потолком в противоположной стене - половина бычка, или, может, даже и целый бычок, да, бычки целиком, только подумайте, со всеми четырьмя ногами, по одному выползают из отверстия на крюках, их только что убили, и один останавливается прямо надо мной, висит прямо надо мной на этом своем крюке.
"Его только что убили, - подумал я, - убили чертову тварь. Как они могут отличить человека от бычка? Как они узнают, что я - не бычок?"
- ЛАДНО - КАЧАЙ!
- Качать?
- Точно - ТАНЦУЙ С НИМ!
- Что?
- Ох ты ж господи! Джордж, иди сюда!
Джордж подлез под мертвого бычка. Схватил его. РАЗ. Побежал вперед. ДВА. Побежал назад. ТРИ. Побежал далеко вперед. Бычок был почти параллелен земле. Кто-то нажал на кнопку, и он свое получил. Получил свое ради всех мясных рынков мира.
Получил свое ради дуркующих сплетниц заспанных дур домохозяек мира в 2 часа пополудни в своих халатах, сосущих измазанные красным сигареты и почти ничего не чувствующих.
Меня поставили под следующего бычка.
РАЗ.
ДВА.
ТРИ.
Готово. Его мертвые кости против моих живых, его мертвая плоть против моей живой, и со всеми этими костями и этой тяжестью я подумал о смазливой пизденке, сидящей на кушетке напротив меня, задрав ногу на ногу, и я - со стаканом в руке, медленно и верно затираю ей, пробираюсь в этот пустой ум ее тела, и тут Хэнк заорал:
- ПОВЕСЬ ЕЕ В МАШИНУ!
Я побежал к грузовику. Стыд поражения, преподанный мне, пацану, на школьных дворах Америки, что я не должен ронять бычка на землю, поскольку это лишь докажет, что я - трус и не мужчина, а, следовательно, много и не заслуживаю, одни фырчки да смешки, в Америке ты должен быть победителем, другого выхода нет, приходится учиться драться за так, не задавай вопросов, а кроме того, если бы я уронил бычка, возможно, пришлось бы его и поднимать, а я знал, что мне его никогда не поднять. Кроме этого, он испачкается. А я не хотел, чтобы он пачкался, или, скорее - они не хотели, чтобы он пачкался.
Я вбежал в грузовик.
- ВЕШАЙ!
Крюк, свисавший с потолка фургона, был туп, точно большой палец без ногтя. Даешь брюху бычка немного соскользнуть назад и целишь наверх, насаживаешь верхнюю часть на крюк снова и снова, а крюк не проходит. Матерь-срака!! Сплошная щетина и жир, туго, туго.
- ДАВАЙ! ДАВАЙ!
Я поднатужился из последних сил, и крюк прошел, прекрасное это зрелище, чудо просто: крюк протыкает бычка, бычок повисает сам, совершенно вне моих плеч, висит для домашних халатов и сплетен в мясных лавках.