Сложности перемещения по лодке выглядели бы довольно комично, если бы не причиняли нам так много боли и страданий. Для того, чтобы пролезть вдоль неё приходилось подлезать под банками и колени невероятно страдали. Когда поднималась вахта мне было необходимо каждому по имени сказать когда и куда ему двигаться, ибо если бы все стали ползать одновременно, то в результате была бы ужасная путаница и многочисленные синяки. К тому же следовало считаться с дифферентом лодки. На вахте находились по трое по четыре часа, затем четыре часа отдыхали. Один на румпеле, второй на парусах, третий на откачке воды. Когда воду в лодке требовалось уменьшить до минимума, использовали насос. Этот насос, который Хёрли сделал из стойки Флиндерса нашего основного корабельного компаса, был достаточно эффективным, хотя его производительность была невысокой. Вахтенный на парусах мог одновременно качать им в большую ёмкость от плиты, которая поднималась и выливалась за борт по мере заполнения. У нас было приспособление, с помощью которого воду можно было напрямую откачивать в море через отверстие в планшире, но это отверстие пришлось заткнуть ещё на ранней стадии путешествия, так как мы обнаружили, что через него во время качки в лодку попадает вода.
Пока вновь заступившая вахта дрожала от ветра и брызг, сменившиеся поспешно нащупывали промокшие насквозь спальные мешки и пытались воспользоваться теплом, оставшимся от предыдущих хозяев, но и это не всегда получалось во время пересменки. Булыжники, которые мы взяли на борт для балласта, нужно было постоянно перемещать с места на место для того, чтобы выкачивать воду и очищать насос, который забивался шерстью спальных мешков. Четыре меховых спальных мешка теряли шерсть из-за постоянной влажности и вскоре стали совершенно лысыми на вид. Перемещение булыжников было очень утомительной и болезненной работой. Мы знали каждый камень по виду и на ощупь, у меня до сих остались яркие воспоминания о всех их шероховатостях. Возможно они и представляли какой-то интерес в качестве геологических образцов для учёных и были незаменимы в качестве балласта, но вот в качестве тяжестей для перемещения в тесноте лодки они были просто ужасны. И не щадили наши бедные тела. Ещё одной нашей проблемой, о которой стоит упомянуть, было раздражение на ногах от мокрой одежды, которая не менялась вот уже семь месяцев. Внутренние стороны бёдер были стёрты в кровь, а тюбик крема Hazeline из нашей аптечки не сильно помогал в облегчении боли, которая только усиливалась от воздействия солёной воды. Мы тогда думали, что вообще никогда не спали. Дело в том, что как только задремешь, то тут же быстро пробуждаешься от какой-то новой боли или чего-то ещё, требующего реакции. На мою долю в общем круговороте страданий выпали всё обостяющиеся приступы радикулита. Я стал их обладателем ещё на льдине несколько месяцев назад.
Наше питание, несмотря на шторма, было регулярным. Пристальное внимание к этому вопросу было крайне необходимо, так как условия плавания предъявляли повышенные требования к нашей жизнеспособности. Завтрак в 8 утра состоял из миски горячего хуша, сделанного из бовриловского санного сухпайка, двух сухарей и нескольких кусочков сахара. Обед был в час дня и включал бовриловский сухой паёк, съедавшийся холодным, и миску горячего молока каждому. В 5 вечера чай и снова санный рацион. Затем ночью у нас был обязательный горячий напиток, обычно молоко. Еда была единственным ярким маяком в те холодные и грозные дни. Тепло и комфорт, которые давала телу пища и питьё, вселяло в нас всех оптимизм. У нас было две банки Virol (сгущённого молока?), которые держали про запас на всякий «пожарный случай», но, в связи с необходимостью в масляной лампе, которая дополнила бы наш запас свечей, мы опустошили одну из банок наиболее привлекательным для нас способом, и приладили к ней фитиль, сделанный из полоски брезента. Когда эту лампу наполнили маслом, то она давала определённое количество света, хотя и легко задувалась, но всё равно была для нас ночью большим подспорьем. Мы были довольно хорошо обеспечены топливом, поскольку у нас было 6 1/2 галлонов масла.
На четвёртый день сильный юго-западный шторм вынудил нас лечь в дрейф. Я намеревался идти под ветер, но море было настолько бурным, что Джеймс Кэрд был в опасности опрокидывания. Эта задержка была досадной, поскольку до этого мы делали по шестьдесят или семьдесят миль в день, хорошо продвигаясь с нашими ограниченными по площади парусами. Мы дрейфовали под взятым на два рифа гротом и небольшим кливером, и ждали, пока шторм не выдохнется. Днём мы увидели обломки какого-то несчастного судна, вероятно ставшего жертвой непогоды и сильных штормов к югу от мыса Горн. Погода не улучшалась, а на пятый день ураган свирепствовал так, что мы были вынуждены ещё на два рифа взять грот и поставить вместо него кливер. Мы бросили плавучий якорь, чтобы удерживать бак Джеймс Кэрд по ветру. Этот якорь представлял собой треугольный брезентовый мешок, с привязанным к его концам фалинем, который крепился на баке. Лодка была достаточно высокой, чтобы поймать ветер, и таким образом дрейфовала под ветер, а сопротивление якоря удерживало её носом к волне. Таким манером нашей лодке удалось пройти более или менее приличную часть пути. Но всё равно даже так гребни волн часто обрушивались на нас и мы набирали много воды, которую требовалось собирать и откачивать. Глядя с траверза, мы видели туннелеобразные полости, образованные гребнями огромных волн, опрокидывавшихся на бушующую поверхность океана. Они появлялись тысячи раз и должны были поглотить Джеймс Кэрд, но шлюпка каким-то образом жила. Ледяное дыхание зародившегося над Антарктикой юго-западного шторма понизило температуру воздуха почти до нуля (-17 °C). Замерзавшие брызги волн покрывали бак, борта и палубу лодки тяжёлым ледяным одеялом. Такое скопление льда значительно снижало плавучесть лодки и в этом плане добавляло хлопот, хотя давало преимущество с другой точки зрения. Вода переставала капать и течь с брезента и брызги попадали исключительно с кормовой части лодки. Мы не могли позволить льду нарастать на лодке более некоторого уровня, поэтому приходилось ползать по палубе, счищая и скалывая лёд всеми имевшимися у нас подходящими инструментами.
Когда утром на шестой день плавания рассвело, мы почувствовали, что Джеймс Кэрд потерял свою устойчивость. Он не поднимался к набегающим волнам. Масса льда, которая образовалась на нём за ночь, сделала своё дело, и он стал больше похож на бревно, нежели на лодку. Ситуация требовала немедленных действий. Первым делом мы отделили запасные вёсла, которые были закованы в лёд и примёрзли к бортам лодки, и выбросили их за борт. Мы оставили два весла для использования у берега. Следом за вёслами за борт отправились два меховых спальных мешка, они были настолько промокшими, что весили, наверное, по 40 фунтов каждый, да и к тому же намертво смёрзлись ночью. Внизу всегда были трое человек, и когда очередной вахтенный спускался вниз, то ему лучше было залезть в мокрый мешок, который только что освободил кто-то другой, чем лезть в свой замороженный спальник и оттаивать его теплом своего несчастного тела. Теперь у нас оставалось четыре мешка, три для использования по назначению и один на всякий случай, если кто-либо надолго выйдет из строя. Быстрое уменьшение веса принесло лодке некоторое облегчение, а энергичное откалывание и срубание льда облегчило её ещё больше. Мы должны были быть очень осторожны, чтобы не повредить ледорубом или ножом замёрзший брезент палубы, но постепенно избавились от большей части льда. Джеймс Кэрд вновь поднялся на нескончаемых волнах, словно заново родился.
Около 11 часов утра лодка вдруг неожиданно нырнула во впадину. Фалиль отделился и плавучий якорь ушёл. Это было очень серьёзно. Джеймс Кэрд шёл под ветер и у нас не было ни единого шанса восстановить якорь и верёвку, которые были единственным средством удержать лодку баком к ветру без установки паруса. Теперь же было нужно поставить парус и держать его. Пока Джеймс Кэрд качало между сильных волн, мы долбили смёрзшуюся парусину до тех пор, пока лёд на ней не растрескался и мы не смогли её расправить. Заледеневший такелаж также работал плохо, но после его очистки ото льда наш маленький корабль пошёл по ветру и мы вздохнули более свободно. Нас сильно беспокоили обморожения, у всех были большие волдыри на пальцах и руках. У меня на всю жизнь остался шрам на левой руке от одного из этих волдырей, который сильно воспалился после того, как кожа лопнула и холод проник вглубь тканей.