Как поженились мы с Юхимом, так уже не одна горе хлебала, а вдвоем. Поле наше было только что у порога. Негде ступить, негде тычку для фасоли воткнуть. Всё, помню, тянулись на коня разжиться, чтобы стал Юхим фирманом[1]. Собрали кое-что за лето, идем на ярмарку. Нет на наши деньги путного коня.
Тут цыган один привязался, набивается со своей худой клячей.
— Покупай, брат!
— Да ведь она хромая…
— А что, ей у тебя гопак танцовать?
— И слепая, кажется!
— Что же, она будет газету читать? Бери, хозяином станешь!..
Ломали мы головы, ломали, судили-рядили, и так и сяк прикидывали, и в конце концов купили у цыгана кобылу. Уж очень хотелось свое хозяйство завести!
Вывели ее на шлях, а она бряк! — и дух из нее вон.
Думал ли тогда мой Юхим, что придет время — и будет у него конюшня в двести метров длины, в восемь ширины, а в ней полно лошадей, и все — его! Мог ли он тогда думать, что его Стефания встанет вот так, хозяйкой посреди поля, а из-за облака, по ее требованию, к ней самолет полетит.
Так-то живем нынче.
Пишу сестре Эмилии в Канаду, что уже рассвело у нас. Уже мой муж ест, что ему по вкусу, уже мои дети учатся в семилетней школе, а сама я получила медаль за свои знаменитые бураки. Отовсюду мне и почет, и привет. Где это видано? Прежде надо было графиней быть, чтоб тебя так величали.
Все наши люди сейчас в большой радости. Двадцать хлопцев и девчат из нашего Славучина пошли на высшее образование. Подрастут мои — тоже отдам, нам теперь пути куда хочешь открыты.
Раньше простую крестьянку паны человеком не считали: темнота, рабочее быдло… А нынче чего я стою!
В прошлом году в столице была, правительство пригласило нас на праздник Первого мая.
Когда стали собираться в дорогу, Юхим мой аж загрустил.
— Ты теперь уже знатная, Стефания, скоро от меня уедешь… Наверное, откажешься от меня?
— Нет, — говорю, — поеду и приеду, и буду с тобой.
В самом деле, ведь не могла я не ехать: если уж я что решила, то — все!
А Юхим, думаю, пусть не сохнет, — станет и он со временем знатным, к тому идет.
В Киев мы прибыли в два часа дня. Как только вышли на перрон, нас сходу сфотографировали. В автобусах довезли до гостиницы и дали нам отдохнуть с дороги.
Потом ко мне постучала женщина из газеты и все расспрашивала, как я достигла успеха.
После обеда повели нас в музей. Ходим по залам, как зачарованные смотрим картины. Сколько там картин выставлено, больших и маленьких, и о каждой из них девушка-экскурсовод особо рассказывала. Пожалуй, два часа, не меньше, ходили без перерыва.
На другой день приходим на парад. Не опоздали, пришли как раз во-время. Милиционер вежливо проводил нас, сказал: «Ваше место вон там, на трибуне».
До чего ж ладно все было! Сначала шел большой оркестр из маленьких ребят, потом начали итти войска. Шли и шли: бравые, стройные, в белых перчатках… Знамена несут, музыка играет, радостно на душе от такой нашей силы могучей.
Когда прошли войска, двинулись горожане, и уже весь день бушевало людское море. Колонны за колоннами, конца-краю им нет. Девчата в венках, женщины в шелках, мужчины в новых костюмах… Льются песни, цветы плывут, куда ни глянь… Лица у всех веселые, глаза, как звезды, — видно, что знают люди достаток и счастье. Горы вдоль Крещатика усыпаны праздничным людом, а над нами, в высокой голубизне, воздушный шар сверкает и красный флаг с Лениным и Сталиным на все небо развернут.
Гляжу вверх — не нагляжусь. Хочется мне провозгласить;
«Живите на радость нам долгие годы, товарищ Сталин! Где и кем я была бы сейчас, если б не вы?»
Вечером пошли смотреть… Это когда стреляют… Как это? Ах да, салют! А стрелять начали с четырех мест. Стоим на Владимирской горке, и нам все видно. Грохнуло, как из пушек, и все небо сразу осветилось, расцвело, разукрасилось, как вышивка, разными яркими ниточками, а на тех ниточках вот такие шарики.
— Хватайте, бабоньки, — смеюсь, говорю своим измаильским, — будет на елку!..
Потом нас пригласили на правительственный обед. Входим в большой зал, кругом кресла, а пол как стеклом залит. Надеюсь, что в скором времени настелем и в нашем клубе такой.
На столах все, что хочешь: разная еда, шампанское, пиво, воды. А таких столов сорок.
О нас кто-то уже заранее позаботился, — фамилии наши на карточках написаны и карточки на столах расставлены, чтобы каждая знала, где ей сесть.