Каплан Виталий
Юг там, где солнце
Виталий Каплан
Юг там, где солнце
Глава 1. Культурный отдых.
Факелы, воткнутые в медные, позеленевшие от времени кольца, чадили и совсем уже было собирались погаснуть. Но я знал, что не погаснут - Малиновым Старцам как раз и нужен такой вот полусвет-полумрак. Положено по правилам Ритуала Дознания.
Впрочем, эти ребята не возлагают всех своих надежд на заклинания. Есть у них и более действенные средства - вот они, разложены на оцинкованном столе. Спиралевидные шильца, гадкого вида щипчики, набор свёрел в аккуратной пластмассовой упаковке. А в дальнем конце грота, на импровизированной жаровне, уже калились спицы. Красные злые всполохи видны были даже слишком отчётливо. Плясали на сырых стенах странные, изломанные тени.
Если исхитриться и скосить глаза, можно увидеть и самих Старцев. Они-то думают, что до меня доносится лишь усиленные воронкой голоса. Про то, что нас учили внешнему зрению, мои дознаватели не в курсе. Впрочем, что с того толку - всё равно огнедышащие иглы скоро поднесут к моим глазам. Ну что ж, значит, таков Промысел. А слепота? Что ж, и слепым жить можно. Потому что они не должны узнать, кто из Ближней Свиты дал нам наводку на Магистра. Просто не должны, и всё.
- Мы полагаем, что хоть капля здравого смысла осталась в твоих мозгах, юноша, - вновь затянул успевшую наскучить волынку Старец-допросчик. - Ты понимаешь, эти стены - последнее, что тебе осталось. Вопрос в том, легко ли ты отплывёшь в странствие. Нам неприятно делать то, что придётся, но ты сам не оставляешь нам выбора. Поверь, у нас богатая практика.
Я знал. Но знал также и то, что Старцам не хватит времени, они должны понимать - меня уже три часа как ищут, а за три часа наше Управление способно горы ввергнуть в морскую пучину. Да, Старцы понимают. Значит, удовлетворятся истекающей из меня болью. Зарядят свои живые батареи. По принципу "с паршивой овцы". Про Магистра-то они в любом случае не узнают. Недаром нас так долго учили технике забывания.
И значит, мои шансы нулевые. Надо же было так наивно поверить перехваченной Ярцевской шифровке... Вот и виси теперь нагишом на холодной гранитной стенке. А вырвать руки из намертво вделанных в сырой камень колец - это выше моих сил. И всё же... Безумная, вопреки любой логике надежда почему-то не оставляла меня. Надежда... Она умирает последней. Тем страшнее её агония. Но лучше так, лучше безумие, чем дурная, ватная покорность. И я потерянно, понимая, что всё уже зря, рванулся.
Вагон дёрнуло так, что задрожали пыльные стёкла, и свалился с нижней лавки баул моей соседки по купе. Лихо тормозят, ничего не скажешь. Мастера.
Впрочем, я был им благодарен. Пещера Малиновых Старцев - не лучшая тема для сна. Пускай тогда, позапрошлой осенью, всё кончилось хорошо. Пускай Каширинские ребята и подоспели вовремя, когда хищное огнедышащее железо уже впивалось мне в рёбра. А неделя реанимации - она не в счёт.
- До чего докатились, а! Им что брёвна, что люди - всё одним цветом, лишь бы зарплату в зубы, а ездить не научились, - энергично комментировала тётка, исследуя исполинский чёрный баул - не пострадало ли чего. Её муж, суховатый дяденька с рябым лицом, молча достал из-под крышки сиденья чемодан. На супругино ворчание ему было плевать. Привык, должно быть..
А меня эта баба достала. Шесть часов в замкнутом пространстве не так вроде и много, но мне хватило. Вопервых, ей необходим был слушатель, а во-вторых, пилить мужа, само собой, интереснее при свидетеле, тем более, что свидетель молод и несомненно глуп, а значит, нуждается в педагогическом воздействии. Дабы не ступил на сомнительный путь, коим (по её словам) тащился по жизни благоверный супруг, Андрей Васильевич.
Что же до Васильича, тот демонстративно молчал всю дорогу, и лишь один раз, подмигнув мне, изрёк:
- Не дай Бог, парень, тебе такую тёщу. Помереть не даст, да только и жить расхочется.
Этим он, разумеется, навлёк на свою изрядно облысевшую голову груз новых обвинений. То есть для меня новых - сам же дяденька, похоже, знал их наизусть.
К счастью, пытка тёткой завершалась. Вроде как приехали. И хотя это не конечная (после Барсова поезд сворачивает к востоку и тащится до самого Дальногорья), но выходят здесь многие.
Молоденькая проводница сунулась в купе, выложила на столик наши билеты и очень неофициальным голосом пожелала счастливого пути. Надо полагать, у неё случайно было хорошее настроение.
Попутчики мои немедленно устремились в коридор, где уже возникло изрядное столпотворение. Едва раскрылись двери, народ, превращая энергию потенциальную в кинетическую, высыпал на растрескавшийся асфальт платформы. Малость переждав, вылез из душной утробы вагона и я.
Вот чудо - не прошло и минуты, как толпа рассосалась. Хотя нет, не чудо - на вокзальной площади фыркали заведенными моторами жёлтые автобусы, и народ спешил занять места. Им было куда ехать.
А я стоял на опустевшей, дымящейся от зноя платформе, с брезентовой сумкой через плечо. Куда податься, я пока что и сам не понимал. Впрочем, так даже интереснее. Поглядим, что это такое - уездный город Барсов.
- Который час, мужик?
Рядом со мной нарисовалась потёртая личность неопределённого возраста. На глаз ей можно было дать от тридцати до пятидесяти - засаленные космы, серая мышиная кожа, из-под которой перекрученными бичёвками выпирали вздувшиеся вены. Ощутимо несло сивухой.
- Пять часов, - скользнул я взглядом по циферблату.
- А потом?
- А потом будет шесть, - повернувшись, я направился к ступенькам, которыми заканчивалась платформа. Ясное дело, поддерживать разговор не стоило.
- Куда же ты, мужик? - доносилось вслед. - Я же со всей, понимаешь, душой...
Это верно. Душа у нас нараспашку, равно как и двери. Впрочем, последнее нуждается в уточнении. Сейчас мне придётся выяснять, как у них тут в Барсове с гостеприимством? Три дня кантоваться...
Для начала следовало найти гостиницу. Удар, конечно, по бюджету, но отпускные мне выплатили как положено, за день, растрясти ещё не успел. Да и Александр Михайлович, подписывая отпускной лист, буркнул:
- Там делов-то на копейку, за полдня управишься. А остальное время уж как-нибудь. Само собой, в следующем месяце компенсируем тебе дорожные расходы.
Почему-то командировкой эти три дня он оформить не хотел. Были у моего начальника какие-то свои виды.
У бабки, что торговала крыжовником возле платформы, я выяснил неприятное положение дел. Да, гостиница в городе Барсове несомненно существовала. Чуть ли не с доисторических времён. Другое дело, что была она закрыта по случаю очередного ремонта. Ремонт же грозил затянуться до осени, если не до зимы. Бабка охотно принялась объяснять подробности, но это уже было неинтересно. Купив у неё стакан желтовато-багровых ягод (которые она ловко ссыпала в газетный кулёк), я отправился в свободное плавание.
Странствовать по такой жаре оказалось не столь уж заманчиво, как оно гляделось из окна скорого поезда, когда потное твоё лицо обдувает ветерок, мелькают вдали перелески, поблёскивают в берёзовых зарослях озёра. А может, и болота, попробуй разбери, если мчишься по семьдесят вёрст в час.
Здесь же имела место унылая проза. Асфальт ощутимо лип к подошвам и кое-где дымился, воздух медленными горячими волнами перекатывался через площадь, и выкрашенные в серовато-жёлтое приземистые дома еле заметно прыгали перед глазами, точно притворяясь пустынным миражом.
В поезде было душно, но все же попрохладнее. Тем более, скорость обеспечивала некий ветерок. А тут мне уже спустя минуту захотелось скинуть рубашку. Но я себя, конечно, сдержал. Не настало ещё время для загара и иных приятных занятий. Вот сделаю дела, дождусь в понедельник утреннего (девять сорок три) поезда на Заозёрск, сойду в четырнадцать ноль восемь на платформе Грибаково - и вот тогда... Тогда начнётся мой законный отпуск, тридцать шесть дней. А пока - расслабляться незачем, пока лишь прелюдия. Точнее - сам не пойму что. Командировка, которая считается вроде бы и не командировкой, а пятницей без сохранения плюс два выходных. По приказу отпуск мой (кстати, первый за три года) начинается лишь с понедельника. И я мог бы взять билет на прямой экспресс Столица-Заозёрск, который отходит в субботу днём, и уже утром в воскресенье пил бы чай на застеклённой веранде в стареньком домике тёти Вари. Как все нормальные люди.