— Ах мать твою черт! — вдруг смачно выругался кто-то за спиной Буденного.
Буденный оглянулся. Его ординарец, Фома Котов, разъяренно жиганув плетью своего коня, в два прыжка очутился у толпы пленников. Со свистом выхватил он шашку из ножен и, потрясая ею над головой какого-то пленного казака, орал:
— Зар…рррублю, гад ползучий!.. Ишь ты, супротив своего родного брата пошел!.. Супротив народной советской власти пошел!.. Супротив самого товарища Ленина пошел!.. Я тебе голову срублю, беляку проклятому… Гад непомерный!..
— Фома! — сердито прикрикнул Буденный. — Отставить!.. Кого ты собираешься рубить?.. Чего буянишь?..
— Извиняюсь, товарищ командарм, — сказал, стихая, Фома. — Да как же не буянить?.. Поневоле забуянишь, коль вот этот сволочной казачишка является всенастоящим родным братом моим. Да как вы думаете, что я за мерзячие дела обнимать, что ли, должон его?..
Понурив голову, подобранный, щеголеватый казачок, Михаил Котов, уныло выслушивал брань своего старшего брата.
— Выходи сюда! — приказал ему Буденный.
Михаил, высоко поднимая носки, решительно вышагнул из толпы пленных, прищелкнул каблуками, вытянулся, опустил глаза в землю и замер.
Выправка казака понравилась Буденному.
— Ты кем служил у белых? — спросил он у него.
— Взводным урядником, — ответил Михали Котов. — А два дня тому назад наш станишный казак Максим Свиридов, какой, мол, зараз командовал полком нашим, для смеха назначил меня командовать сотней…
— Почему же — для смеха?
— Да какой из меня командир сотни? — усмехнулся застенчиво Михаил.
— Ну, это ты зря скромничаешь, — сказал Буденный. — Парень ты боевой… Это наш станичный, товарищ военком? — спросил он, обернувшись к Прохору.
— Да, наш, — кивнул Прохор.
— Ну, как он?
— Казак боевой и неплохой. Только вот с братом моим белогвардейцем спутался… На услужении у него был. Парламентером ко мне приходил, предлагал сдаться вместе с моим отрядом…
— Ишь ты! — удивленно покачал головой Буденный. — Какой ты, действительно, боевой. Видишь, Котов, какой брат у тебя, — кивнул он на Фому. — Молодец!.. Честно служит народу и советской власти. А тебя ослепили офицеры… Эх ты!..
— Заблудился, товарищ командующий, — вздохнул Михаил.
— Заблудился, — усмехнулся Буденный. — Все вы говорите, что заблудились, как круто приходится… Поздно больно вы прозреваете… Что же с тобой делать?.. Что делать с твоим братом, Фома?..
— Расстрелять, товарищ командарм, — с сердцем ответил Фома.
— Что вы такой кровожадный, товарищ Котов? — смеясь, сказал Ворошилов. — Зачем же его расстреливать, когда из него может быть, полезный человек?.. Как вы думаете, — обратился он к Михаилу Котову, отпустить вас домой или вы будете служить у нас?
— Буду служить у вас, товарищ начальник, — с готовностью ответил Михаил.
— А не сбежите снова к белым?
— Да что вы, товарищ начальник! — даже отшатнулся Котов. — Да мыслимое ли это дело?.. Уж ежели я пойду к вам служить, так, верьте мне, жизнь положу, а доверие ваше оправдаю…
— Как думаешь, Фома, правду он говорит? — спросил у своего ординарца Буденный.
— Брешет! — мрачно проворчал Фома.
— Брат! — вскричал со слезами на глазах Михаил. — Да ты что же это на своего одноутробного, родного брата наговариваешь?.. Богом прошу тебя прости меня… — И он повалился в снег, земно кланяясь в ноги коню, на котором сидел Фома. Лошадь испуганно попятилась. Фома задержал ее.
— Прости, братуша, — всхлипывал Михаил. — Вот те господь, буду служить верой и правдой и свою провинность отслужу. Прощаешь, что ль, брат? — приподнял он заплаканное лицо, заглядывая на Фому.
Но тот безмолвно сидел на коне.
— Да, я вижу вы, товарищ Котов, бесчувственный, — улыбнулся Ворошилов. — Неужели у вас сердце не дрогнет?
— Как же быть, Фома? — сказал и Буденный. — Советская власть прощает заблудившихся, обманутых казаков, а ты не хочешь брата своего простить.
Фома покосился сначала на Ворошилова, затем на Буденного, молча соскочил с коня, поднял брата.
— Ну, ладно, Миша, вставай, — сказал он ворчливо. — Раз уж советская власть тебя прощает, то, стало быть, и я тебя прощаю…
XXIII
Стояли крепкие морозы, но тротуары были забиты веселой гуляющей публикой, среди которой особенно много военных.
— «Приазовский край»! — расталкивая толпу, пронзительно кричит мальчишка, мчась по тротуару с кипой газет под мышкой. — Красные разбиты под Никитовкой!.. Красные разбиты!..