— Ну уж, дядя, — вскакивая с табурета, негодующе вскрикнул Виктор, такого оскорбления я вам не прощу!.. Никогда!.. Прощай, тетушка!.. Прощайте, Надя, Луша!.. Проша!.. — крикнул он в горницу, куда ушел Прохор. — Когда будешь уезжать, заходи прощаться.
— Ладно, — ответил тот.
— Пойдем, Виктор, провожу тебя, — сказал Сазон, выходя вместе с ним из хаты. — Ну и анчутка ж твой дядя, злющий, как бешеная собака. Я думал он поумнее других, а он, антихрист, оказался дурнее всех…
После ухода Виктора и Меркулова Анна Андреевна, заплаканная и удрученная, вошла в горницу. Увидев, что Прохор укладывает свои вещи в мешок, она беспокойно спросила:
— Никак, собираешься, сынушка?
— Ныне уеду, мамуня.
— Да ты что? — всплеснула она руками. — Как же ты, милушка, без харчей-то поедешь? Я же тебе ничего не успею приготовить. Надо же бурсачиков испечь, курочек пожарить.
— Ничего мне, мать, не надо… Обойдусь.
— Нет уж, милочек, ты на отца-То серчай, а на мать не гневайся… Мать, — заплакала старуха, — готова за тебя жизнь отдать. Ты что же, хочешь, чтобы мать твоя день и ночь слезы лила? Нет уж, родимый мой, не пущу… Не пущу!.. Хоть до завтра останься. Ночь не буду спать, а всего тебе наготовлю. Зараз и тесто замешу… Да и Косте ведь надо гостинца послать… Ты не раздумал к нему заехать-то?
— Заеду, мамуня.
— Ну вот, тем более. Как же ты к нему без гостинца-то материнского приедешь?
Забота матери растрогала Прохора. Он привлек ее седую голову к своей груди, и оба заплакали.
— Ну ладно, мама, останусь до завтра, — лаская ее, проговорил Прохор. — Но только ночевать пойду к дяде… Тут, мать, я больше не могу быть. Ноги моей никогда не будет в этом доме… Обидел меня отец.
— Зря на отца обижаешься, сынок, — печально сказала старуха. Помирись с ним… Отец осерчает, отец и приласкает… Одним словом, родитель… Он могет и отругать, он могет и простить.
— Нет, мамуня, — отрицательно покачал головой Прохор. — Не простит он меня. Да я и прощения у него не буду просить, потому что не виноват перед ним.
— Вот все вы такие, Ермаковы, — укоризненно сказала Анна Андреевна. Упрямые. Ну, смотри, тебя виднее… Коли уж так, — вздохнула она, — иди ночевать к дяде Егору, а мы со снохой ночку не поспим, наготовим тебе и Косте всего. Утречком завтра принесем.
Прохор оделся и, взяв мешок, вышел на кухню. Отец, надев очки, сидел за столом, делая вид, что читает библию. Расцеловав маленьких племянников, потрепав по щеке сестру, Прохор, не взглянув на отца, вышел.
III
Перед отъездом Прохор сказал Виктору:
— Поедем, Виктор, со мной в Ростов. Поживешь неделю-другую у брата Константина, а потом вернешься. К этому времени, глядишь, и старики угомонятся… А то по свежей памяти они тебя где-нибудь и изувечат… Они злые, черти.
Виктор охотно согласился поехать в Ростов, и не потому, что боялся стариков, а просто ему хотелось навестить тот город, с которым было связано столько детских воспоминаний о днях учебы в гимназии. Хотелось встретить товарищей, с которыми учился. Хотелось съездить и к сестре в Новочеркасск.
Сноха Лукерья отвезла их на станцию.
Поезд шел медленно, подолгу простаивая на станциях, и в Ростов пришел с большим опозданием, к вечеру следующего дня.
Перрон вокзала был густо забит народом. По замусоренной платформе сновали солдаты, казаки, офицеры. В глазах пестрило от красных бантов. У многих военных кокарды были обернуты красной материей. Один какой-то солдат покрыл алой материей даже погоны.
Прохор и Виктор выгрузили из вагона мешки с продуктами, в изобилии наготовленные матерью и Лукерьей. Смотря на них, Прохор сокрушенно разводил руками:
— Что мы с ними будем делать? Как потащим к Константину? Я и адрес-то как следует не знаю его.
— Может, носильщика возьмем? — предложил Виктор. — До трамвая поможет донести.
— Придется, — согласился Прохор. — Пойди поищи носильщика. — И вдруг, кого-то увидев в толпе солдат, он обрадованно крикнул:
— Семен Михайлович!.. Буденный!.. Никак, ты?.. Здорово, дорогой!
Бренча шпорами, к Прохору с недоумевающей улыбкой подошел молодой, складно сбитый унтер-офицер с лихо закрученными усами. Из-под накинутой на плечи враспашку шинели на груди у него сверкали четыре георгиевских креста и четыре медали.
Солдаты почтительно обходили его, оглядывались.
— Бантист! — переговаривались они. — Бантист[2].
— Что-то я вас, браток, не узнаю, — всматриваясь в Прохора, нерешительно проговорил унтер-офицер.
2
Б а н т и с т — полный георгиевский кавалер, имеющий четыре креста и четыре георгиевские медали.