- Ах мать твою черт! - вдруг смачно выругался кто-то за спиной Буденного.
Буденный оглянулся. Его ординарец, Фома Котов, разъяренно жиганув плетью своего коня, в два прыжка очутился у толпы пленников. Со свистом выхватил он шашку из ножен и, потрясая ею над головой какого-то пленного казака, орал:
- Зар...рррублю, гад ползучий!.. Ишь ты, супротив своего родного брата пошел!.. Супротив народной советской власти пошел!.. Супротив самого товарища Ленина пошел!.. Я тебе голову срублю, беляку проклятому... Гад непомерный!..
- Фома! - сердито прикрикнул Буденный. - Отставить!.. Кого ты собираешься рубить?.. Чего буянишь?..
- Извиняюсь, товарищ командарм, - сказал, стихая, Фома. - Да как же не буянить?.. Поневоле забуянишь, коль вот этот сволочной казачишка является всенастоящим родным братом моим. Да как вы думаете, что я за мерзячие дела обнимать, что ли, должон его?..
Понурив голову, подобранный, щеголеватый казачок, Михаил Котов, уныло выслушивал брань своего старшего брата.
- Выходи сюда! - приказал ему Буденный.
Михаил, высоко поднимая носки, решительно вышагнул из толпы пленных, прищелкнул каблуками, вытянулся, опустил глаза в землю и замер.
Выправка казака понравилась Буденному.
- Ты кем служил у белых? - спросил он у него.
- Взводным урядником, - ответил Михали Котов. - А два дня тому назад наш станишный казак Максим Свиридов, какой, мол, зараз командовал полком нашим, для смеха назначил меня командовать сотней...
- Почему же - для смеха?
- Да какой из меня командир сотни? - усмехнулся застенчиво Михаил.
- Ну, это ты зря скромничаешь, - сказал Буденный. - Парень ты боевой... Это наш станичный, товарищ военком? - спросил он, обернувшись к Прохору.
- Да, наш, - кивнул Прохор.
- Ну, как он?
- Казак боевой и неплохой. Только вот с братом моим белогвардейцем спутался... На услужении у него был. Парламентером ко мне приходил, предлагал сдаться вместе с моим отрядом...
- Ишь ты! - удивленно покачал головой Буденный. - Какой ты, действительно, боевой. Видишь, Котов, какой брат у тебя, - кивнул он на Фому. - Молодец!.. Честно служит народу и советской власти. А тебя ослепили офицеры... Эх ты!..
- Заблудился, товарищ командующий, - вздохнул Михаил.
- Заблудился, - усмехнулся Буденный. - Все вы говорите, что заблудились, как круто приходится... Поздно больно вы прозреваете... Что же с тобой делать?.. Что делать с твоим братом, Фома?..
- Расстрелять, товарищ командарм, - с сердцем ответил Фома.
- Что вы такой кровожадный, товарищ Котов? - смеясь, сказал Ворошилов. - Зачем же его расстреливать, когда из него может быть, полезный человек?.. Как вы думаете, - обратился он к Михаилу Котову, отпустить вас домой или вы будете служить у нас?
- Буду служить у вас, товарищ начальник, - с готовностью ответил Михаил.
- А не сбежите снова к белым?
- Да что вы, товарищ начальник! - даже отшатнулся Котов. - Да мыслимое ли это дело?.. Уж ежели я пойду к вам служить, так, верьте мне, жизнь положу, а доверие ваше оправдаю...
- Как думаешь, Фома, правду он говорит? - спросил у своего ординарца Буденный.
- Брешет! - мрачно проворчал Фома.
- Брат! - вскричал со слезами на глазах Михаил. - Да ты что же это на своего одноутробного, родного брата наговариваешь?.. Богом прошу тебя прости меня... - И он повалился в снег, земно кланяясь в ноги коню, на котором сидел Фома. Лошадь испуганно попятилась. Фома задержал ее.
- Прости, братуша, - всхлипывал Михаил. - Вот те господь, буду служить верой и правдой и свою провинность отслужу. Прощаешь, что ль, брат? - приподнял он заплаканное лицо, заглядывая на Фому.
Но тот безмолвно сидел на коне.
- Да, я вижу вы, товарищ Котов, бесчувственный, - улыбнулся Ворошилов. - Неужели у вас сердце не дрогнет?
- Как же быть, Фома? - сказал и Буденный. - Советская власть прощает заблудившихся, обманутых казаков, а ты не хочешь брата своего простить.
Фома покосился сначала на Ворошилова, затем на Буденного, молча соскочил с коня, поднял брата.
- Ну, ладно, Миша, вставай, - сказал он ворчливо. - Раз уж советская власть тебя прощает, то, стало быть, и я тебя прощаю...
XXIII
Стояли крепкие морозы, но тротуары были забиты веселой гуляющей публикой, среди которой особенно много военных.
- "Приазовский край"! - расталкивая толпу, пронзительно кричит мальчишка, мчась по тротуару с кипой газет под мышкой. - Красные разбиты под Никитовкой!.. Красные разбиты!..
По мостовой, высоко поднимая ноги и отбивая шаг, под гром духового оркестра, ритмично колыша из стороны в сторону щетиной штыков, проходит офицерская рота.
- Кра-асные разби-иты под Никитовкой! - кричат мальчишки. - Отступают в панике!..
- Вот мерзавцы! - смеется Семаков, на ходу просматривая газету. Выдумают же - "красные разбиты под Никитовкой..." Ха-ха-ха!.. Обыватели, конечно, могут поверить... Витя, сунь вот этому в карман листовку... Так!.. Молодец!.. Пусть почитает...
- Может, Иван Гаврилович, сядем на трамвай? - предлагает Виктор.
- Да ты глянь. Там и сесть-то некуда... Пойдем уж так, кстати, листовки разбросаем...
Семаков с Виктором направляются на вокзал. Ростово-Нахичеванскому подпольному комитету доподлинно известно, что буденновские полки уже подходят к городу. Вся подпольная организация на ногах, она вооружилась и вооружила многих рабочих ростовских заводов. Все с нетерпением ждут сигнала подпольного комитета, чтоб начать вооруженное восстание и помочь Красной Армии захватить город.
Семаков и Виктор посланы на вокзал выяснить положение. По слухам, там уже вторые сутки стоит состав из Новочеркасска с золотом Донского правительства. Возникла идея - нельзя ли захватить это золото или во всяком случае, если к этому представится возможность, задержать состав до прихода Красной Армии.
- Иван Гаврилович, - воскликнул Виктор. - Да брось ты эту брехливую газету! Что ты нашел в ней хорошего?
- Нет, постой, постой, крестник, - продолжая на ходу просматривать газету, сказал Семаков. - Тут есть любопытные вещи... Вот, например, послушай!
Они остановились. Семаков стал читать:
- "Пролежав более месяца в лазарете, не видел за это время улиц города. Теперь я выздоравливаю, можно выходить гулять, но во время боя с красными я лишился брюк и сапог. Не имею возможности их приобрести и получить помощь от родных, так как они в Киеве. Я покорнейше прошу добросердечных людей откликнуться и пожертвовать мне брюки и сапоги. Хочется ведь и мне попраздновать светлое Рождество Христово.
Прапорщик Р у д а к о в".
- Вот так вояка! - рассмеялся Семаков. - Так навоевался, что растерял портки и сапоги...
Виктор даже не улыбнулся шутке своего друга. Он был под впечатлением, которое произвело на него сообщение Васи Колчанова о смерти Марины.
"Нет!.. Нет!.. - с горечью подумал он. - Не верю!.. Неужели я не увижу ее больше?"
Переживая свое горе, Виктор похудел, в глазах затаилась печаль.
Семаков пристально посмотрел на юношу.
- Нет, крестник, так никуда не годится, - покачал он укоризненно головой. - Надо взять себя в руки. Так распускаться большевику не годится.
Виктор молчал.
...На вокзале лихорадочная суета. Ошалело мечутся по перрону люди с узлами, чемоданами, торопясь сесть в отходящие на юг поезда. У вагонов крики, давка, ругань, плач...
- Удирают, сволочи! - усмехнулся Семаков. - Почуяли...
Рассовывая листовки в карманы, узлы и корзины толпящихся на платформе пассажиров, Виктор и Семаков скоро разыскали то, что им было надо. На четвертом пути стоял состав из пяти вагонов: одного классного и четырех товарных. Состав плотным кольцом окружала атаманская гвардия в серых папахах с голубыми верхами.
Еще издали Семаков и Виктор увидели, что один вагон опечатан несколькими сургучными печатями и свинцовыми пломбами.