У Прохора была в кармане газета. Он отдал ее старику. С той же жадностью старик выхватил у Прохора газету и стал торопливо сворачивать цигарку, точно боясь, что Прохор еще может раздумать и отнять у него и газету и табак.
- А это вон, никак, у тебя письмо из кармана выпало, - сказал старик, высекая кресалом огонь.
У ног Прохора валялся синий конверт. Он совсем забыл о нем. Вынимая газету, он выронил его.
Но что это за письмо?.. Кто мог ему писать?..
Прохор осмотрел конверт со всех сторон. Обычный почтовый конверт, только сильно выпачканный и обтрепанный. Видно, письмо побывало во многих руках, пока дошло. Старательным, детским, как показалось Прохору, крупным почерком было написано: "Прохору Васильевичу Ермакову, военкому 4-й кавдивизии, 1-й Конной армии".
Все еще недоумевая и пожимая плечами, Прохор вскрыл конверт и вынул из него письмо. Оно было короткое, но так взволновало, что Прохор чуть не заплакал...
"Прохор Васильевич, - писалось в этом письме. - Вы, наверное, забыли Поляковку. Забыли и девушку, которая лечила вас, выхаживала... Уезжая, вы сказали этой девушке: "Жди меня!" И эта глупая девушка долго вас ждала, но так и не дождалась. Она вас ждет и сейчас, но дождется ли?
Если вы захотите что-нибудь написать этой девушке, то напишите по адресу: Москва, Петровско-Разумовская сельскохозяйственная академия, студентке рабфака Зине Крутоярец. Ваше письмо для нее будет большой радостью".
- Зина! - взволнованно вскричал Прохор. - Боже мой, какой же я подлец!..
- Чего? - отозвался подводчик.
- Так, ничего, - отмахнулся Прохор, бросая свой мешок на повозку. Поедем вот...
"Да, я подлец! - садясь в телегу, с огорчением думал Прохор. - Забыл о Зине... Война целиком поглотила меня... Но как можно забыть о любви?.."
И он прислушивался, словно ожидая ответа на свой вопрос... Сердце его билось с такой силой, что, кажется, Прохор слышал его стук. Он засмеялся.
"Ну вот сердце мое отвечает: люблю!.. люблю!.."
И так его потянуло к этой девушке, которая напомнила ему о себе, что он был уже готов сейчас же вернуться в Ростов, а оттуда немедленно ехать в Москву, к ней... Но, еще раз прочитав письмо, он увидел, что оно помечено концом декабря. Прошло четыре месяца!.. Мало ли что могло за это время произойти в жизни Зины. Она могла и уехать из Москвы, и полюбить кого-нибудь, и выйти замуж... И Прохор решил сначала написать ей...
К подводчику подошел в военной форме молодой прыщеватый парень.
- Хозяин? - спросил он у старика.
- Хозяин.
- Подвезешь?
- Куда?
- На хутор Юровкин.
- Гм... А чего ж не подвезти? - усмехнулся старик. - А за провоз чего заплатишь, а?
- Спиртку могу дать бутылочку.
- Спиртку? - радостно загоготал старик. - Дело!.. Стало быть, садись и ты... Мне все едино ехать-то... Вот военного везу в Дурновскую станицу... Как твоя фамилия?
- Курочкин.
Когда выехали за станционный поселок, перед взором Прохора в ярких переливах закатного солнца предстала беспредельная, сверкающая искрами росы степь. В лицо веял теплый, ласковый ветерок, насыщенный густым ароматом трав.
Солнце склонилось к закату и от него, как длинные нити золотистой паутины, расползались по степи лучи. Кругом стояла безмолвная тишина.
Над степью медлительно плывут в розовом сиянии перламутровые, невесомые облака, обрамленные золотом. В этот предвечерний час в степи на всем накладывалась какая-то тихая задумчивость, щемящая печаль.
Прохор, поддавшись этой грусти, думал о Зине. Нет! Разве он когда-нибудь ее забывал? Нет! Нет! Не забывал! Образ девушки всегда был в его сердце, в его думах... Но он только подло поступил, что не попытался разыскать ее, напомнить ей о себе. Все рассчитывал сделать это после войны, если б остался жив...
В последних лучах заходящего солнца возникла какая-то черная точка. Она легко скользила над раскинувшимся чудесным ковром молодой, еще не отросшей сочной травы и, сделав круг, настолько приблизилась к подводе, что Прохор теперь без труда различил в ней скитальца степного - коршуна.
- Хорошо вечером в степи, - прервал молчание Курочкин и запел:
За-ачем жалеть, за-аче-эм страдать
мне об отвергнутой люб-ви-и...
Звучный молодой баритон далеко покатился по степи и разбудил на встречной арбе с соломой молодую казачку. Она испуганно приподнялась и посмотрела с воза на Курочкина и засмеялась.
- Прямо как жеребец! - крикнула она.
- Это он как увидел тебя, то так возрадовался, что ажно заржал, крикнул ей в ответ подводчик.
Над головой с трепетным свистом пролетела какая-то стайка птиц.
- Ути, - пояснил подводчик.
Потянуло сыростью. Багровое солнце, наполовину скрывшееся за бугром, скользнуло в последний раз по траве длинными лучами и исчезло.
В потемневшем, но еще светлом небе неуверенно сверкнула маленькая звездочка. На мгновение вспыхнув, она погасла... Через минуту она снова загорелась уже надолго...
- Я служу в Красной Армии, - доверительно сказал Курочкин, оборачиваясь к Прохору. - Правда, недавно, с месяц всего...
- А до того где же были? - поинтересовался Прохор.
- В новочеркасской оперетте работал художником и актером... А потом белые мобилизовали... Пришлось окончить ускоренную фельдшерскую школу, чтоб на фронт не попасть...
- Хитрый, - усмехнулся Прохор.
- А что я им, дурак, голову-то подставлять? - засмеялся Курочкин. Интереса у меня такого нет... После окончания школы попал я фельдшером в тыловую часть... Да так с ней и отступал вплоть до Новороссийска...
- Что же раньше не перешли к красным?
- Боялся, - признался Курочкин. - У меня тут, в хуторе Юровкином, родители торговлишкой занимались. Мелкой, конечно... Там такие купцы, что всего товару-то на четвертную... В общем, не торговля, а нищенство... А когда нас прижали в Новороссийске, забрали в плен, то я убедился, что страшного-то и ничего нет... Даже добровольно вступил в Красную Армию...
- Опять фельдшером или художником? - спросил Прохор.
- Пока фельдшером... Обещали перевести на клубную работу...
Прохор лег на сено, наполнявшее повозку, и стал смотреть на небо. Широким светлым шляхом раскинулся по небу Млечный путь. Множество ярких звезд усеяло бархатное полотнище небосклона. И от яркости звезд еще темнее кажется наступающая ночь.
- Не пожар ли? - указал Курочкин на горизонт, освещенный заревом.
- Сам ты пожар! - буркнул подводчик. - Луна встает.
И в самом деле, вскоре из-за горизонта всплыла тускловатая, похожая на перезревшую с помятыми боками дыню, луна. Кругом все осветилось призрачным светом. Стали видны темные прогалины балок и буераков, придорожные прошлогодние бурьяны и черные скирды соломы и сена.
- Смотрю я на вас, - сказал Курочкин, ложась рядом с Прохором, - и дивлюсь. Очень уж вы собой напоминаете полковника Ермакова. Уж не брат ли он вам? Кстати, он теперь уже не полковник, а генерал...
- Генерал?! - невольно сорвалось с уст Прохора.
Курочкин усмехнулся.
- Теперь все понятно, - сказал он. - Если не ошибусь, он действительно ваш брат?..
- Ну, положим, что так, - нехотя проронил Прохор.
- Я так сразу же и подумал. Больно уж вы похожи друг на друга. Константин Васильевич, правда, значительно старше вас... Я его знал по Новочеркасску... Выпивали не раз... Знал и супругу его, Веру Сергеевну... Кстати, вы знаете о том, что она уехала с американцем за границу?
- Слышал. По-моему, и Константин тоже где-то за границей...
- Да, уехал он туда, - сказал Курочкин. - И нужно же быть такой иронии судьбы. Константин Васильевич встретил в Новороссийске свою жену с любовником... С горя Константин Васильевич запил с неким ротмистром Яковлевым... У того тоже горе. Какой-то граф Сфорца и князь, что ли, Розалион-Сашальский, с которыми этот Яковлев дружил, убежали от него за границу и увезли с собой общие их деньги и ценности... Вот эти-то друзья по несчастью - Ермаков и Яковлев - пили, пропивая последнее, что у них было... Кстати, оказалось, что этот Яковлев никакой не ротмистр и никаких наград не имел, а он полицейский околоточный надзиратель из шахтерского поселка Горловки... Во время революции бежал из Горловки в Новочеркасск и там, обыграв в карты какого-то гвардейского офицера, раздел его донага. Нацепив его мундир, он выдавал себя за аристократа, гвардейского офицера...
- Куда же они делись?
- Под конец все-таки Константина Васильевича его знакомые усадили на последний пароход, уходивший из Новороссийска... Я еще помог усаживать его... А Яковлев не знаю, куда делся...
Подводчик свернул с дороги в сторону и остановился.
- Что хочешь делать? - спросил, приподнимаясь, Курочкин.
- Заночуем тут, - сказал старик. - Корма тут хорошие... Покормлю лошадь...
Лежа в повозке, Прохор смотрел на звездное небо и думал о жизни.
"Вот ведь как повернулась судьба, - размышлял он. - Брат Константин, которого я всю свою жизнь считал умницей, на которого я чуть ли богу не молился, оказался отщепенцем, врагом своей родины, своего народа да и врагом своей семьи... А я вот здесь... Со своим народом... - Вдруг Прохор содрогнулся. - А что б могло получиться, если б я, веря в авторитет своего старшего брата, потянулся за ним?.. О, это было б страшно!.. Я рад, что так сложилась моя жизнь..."
Прохор стал засыпать. Сквозь сон ему почудилось, будто кто-то ударил по серебряным струнам. Это прокричали журавли.
На рассвете его разбудили голоса. Прохор поднял голову и увидел своего отца, сидевшего в тарантасе. Придерживая вожжами буланую кобылицу, он разговаривал с подводчиком.
Василий Петрович, указывая на Прохора, обрадованно сказал казаку:
- Так вот этот-то и есть мой сын!.. Проша!..
- Батя! - изумленно вскрикнул Прохор.
- За тобой, сынок, еду, - ласково пояснил Василий Петрович. - Виктор телеграмму прислал.