Еще сравнительно молодой, лет сорока, сухощавый, с длинным орлиным носом генерал Мамонтов, месяца два как получивший от Войскового круга генеральский чин, во взбитой набекрень каракулевой папахе, в защитного цвета меховой бекеше, в сопровождении нескольких подтянутых, подобранных офицеров, командиров полков, разъезжал по берегу. Временами он останавливал лоснящегося от сытости вороного коня и внимательно вглядывался то в подходившие к берегу полки, то в саперов, проворно устанавливающих понтоны через реку.
- Я рад, господа, - довольным голосом говорил он, - что эта миссия возложена на меня... именно на меня. Уверяю вас, что с этой миссией я успешно справлюсь. Большевики воображают, что Царицын - это Верден... Они его укрепляют, скапливают огромное количество войска, готовятся яростно защищать... Интересно знать, что они понимают в стратегии?.. Командует армией у них какой-то луганский рабочий по фамилии Ворошилов... Вот с такими полководцами, - рассмеялся генерал, - нам придется сражаться...
- Ваше превосходительство, - подобострастно смеясь, проговорил седоусый войсковой старшина, - мне кажется, достаточно двух дней для того, чтоб такой мощной силой, - хвастливо махнул он рукой, затянутой в замшевую перчатку, - разбросать от стен Царицына, как мусор, красных.
- Ну, может быть, и не два дня, - снисходительно сказал Мамонтов, - а неделя потребуется для этого. Через неделю, я даю гарантию, красных в Царицыне не будет.
- Совершенно верно, ваше превосходительство, - учтиво подтвердил Константин, также находившийся в свите генерала. - Недели достаточно. При виде таких вот штучек, - указал он на танки, - красные зададут такого деру, что их и в Москве не удержишь.
Офицеры засмеялись. Усмехнулся самодовольно и Мамонтов.
- Вполне возможно, - сказал он. - Мне обещали прислать еще с десяток аэропланов... Думаю, что это тоже произведет соответствующий эффект...
Генерал всматривался во что-то черными, пронизывающими глазами.
- Господа! - воскликнул он весело. - Ей-богу, я не ошибаюсь, ведь это женщина, - указал он на всадника, медленно проезжавшего вдоль берега. Эй, молодец! - крикнул он всаднику, - а ну-ка, поезжай сюда!..
Всадник подъехал к генералу. Теперь и все убедились, что это, действительно, была молодая, румяная, красивая женщина в военной шинели с погонами и в мужской шапке.
- Казачка? - спросил ее Мамонтов, оглядывая с ног до головы.
- Так точно, ваше превосходительство, - бойко ответила она. Казачка.
- Служишь?
- Нет, ваше превосходительство, не служу. Привезла мужу провиант, указала она на большую сумку, привешанную к седлу.
- Вот молодец баба! - восхищеннно воскликнул генерал, оборачиваясь к офицерам. - Люблю воинственных казачек.
Обернувшись к женщине, он внимательным взглядом окинул ее дебелую фигуру, спросил:
- Как фамилия, милая?
- Лукарева Мария.
- Ну вот что, Лукарева, за твое молодечество произвожу тебя в младшие урядники.
- Покорно благодарю, - показывая свои ровные белые зубы, улыбнулась казачка.
- Господа, - снова обернулся Мамонтов к офицерам, - нашейте ей сейчас же лычки младшего урядника на погоны.
- Сию минуту, - услужливо подъехал к казачке Константин. Он, вынув из кармана белый платок, разорвал его на ленты и, достав из шапки иголку с ниткой, пришил лычки на погоны казачки.
- Ну, вот ты теперь стала урядником, - сказал Мамонтов. - Довольна или нет?
- Премного довольна, ваше превосходительство, - посмеиваясь, с лукавством посмотрела на него казачка серыми выразительными глазами. - Но толичко боюсь, ваше превосходительство, приеду домой, в станицу, засмеют меня, скажут, сама пришила себе лычки. Навроде как бы сама себя произвела в урядники, - и она засмеялась приятным, грудным смехом.
- Я тебе бумагу дам соответствующую, - засмеялся и генерал. - Ты когда возвращаешься от мужа?
- Да зараз же и возвернусь.
- Ну так ты на обратном пути заезжай ко мне, - сказал Мамонтов. - Я нахожусь вот в том доме... Я тебе выдам документ...
- Заеду, - пообещала казачка.
- Обязательно заезжай, - просительно проговорил генерал, оглядывая снова казачку влюбленными глазами. - Я тебе еще что-нибудь подарю.
- Заеду! - обещающе проговорила казачка и снова засмеялась.
Офицеры, улыбаясь, переглянулись.
С низовья реки, выпуская черные клубы дыма, показались буксиры, медленно таща за собой караваны барж и баркасов.
- Очень кстати! - заметив их, воскликнул Мамонтов. - Я приказал доставить сюда баржи для успешности переправы. Не будем ждать, господа, окончания наводки моста, начнем переправлять войска баржами и лодками... Время, господа, не ждет... Пррошу!..
Офицеры поскакали к своим полкам. И, когда буксиры подвели баржи к берегу, началась торопливая переправа войск на левый берег Дона.
Мамонтову, командующему Донской армией, было поручено возглавить группу войск, состоящую из сорока полков. В задачу ему вменялось штурмовать Царицын, который мешал донскому войсковому атаману Краснову выполнять его завоевательные планы.
Среди казачьих полков, набранных в донских контрреволюционных мятежных низовых станицах, немало было кубанцев и терцев под командованием новоиспеченного двадцатисемилетнего генерала Покровского, за год сделавшего головокружительную карьеру от простого сотника до генерала. Были здесь даже пришедшие с Украины на помощь "донским братьям-белогвардейцам" офицерские полки Скоропадского...
* * *
Натиск белых полчищ не был неожиданностью для защитников Царицына. Пять дивизий X Красной Армии под командованием Ворошилова мужественно обороняли город. Первоклассная техника и вооружение белых значительно превосходили силы советских частей.
Под напором белогвардейских полков советские войска с ожесточенными боями отходили к городу. К концу месяца белые плотным кольцом окружили Царицын, заняв все подступы к городу на правом берегу Волги от села Пичуги до колонии Сарепты.
В это время сальская группа войск, насчитывающая около пятнадцати тысяч бойцов, прикрывающая до двадцати тысяч беженцев, медленно продвигалась к Царицыну, находясь в еще более тяжелом, бедственном положении, чем защитники Царицына. Белогвардейские шайки беспрестанно вились вокруг медленно продвигавшегося обоза беженцев, норовя напасть и пограбить. Кавалеристы Буденного не знали ни минуты отдыха, все время вступали в схватки с обнаглевшим врагом.
На пути следования партизан и беженцев встречалось много станиц, хуторов и сел. И в каждой станице и селе немало находилось таких, которые искренне сочувствовали советской власти. Они толпами приходили к Буденному и просили принять их в его полк. Буденный не отказывал, и вскоре полк так разросся, что командование было вынуждено развернуть его в бригаду...
С ежедневными боями медлительно продвигались вперед сальские партизаны, зорко охраняя растянувшиеся на десятки верст подводы беженцев и эшелоны поездов.
Обессиленные лошади и быки едва тащили по смерзшей, запорошенной первым снежком дороге громоздкие возы. Плохо укрытые, окоченевшие от холода дети плакали. Измученные продолжительным тяжелым путем женщины с трудом передвигали опухшие, отекшие ноги. Отощавшая, голодная скотина падала и издыхала. Свирепствовал тиф. Почти на каждой подводе стонали в бреду больные. Ежедневно умирали сотни. Умерших хоронили на обочинах дорог.
Прохор по-прежнему, прикрывал своим эскадроном хвост обоза. Кавалеристам особенно было тяжело. Все время приходилось отбивать налеты следовавших по пятам белогвардейских банд. А тут надо было еще и подбирать отстающих беженцев, размещать их на выделенных для этого подводах...
Никогда, ни при какой беде не унывавший Сазон Меркулов был в этом многострадальном пути душой эскадрона. В минуты затишья он балагурил с конниками, то рассказывая сказки, то какие-нибудь истории, будто происшедшие с ним, то выезжая наперед эскадрона, зажмурившись и приложив ладонь к щеке, запевал какую-нибудь старинную, хватающую за душу казачью песню. Пел он удивительно чистым, звучным голосом, задушевно, с увлечением. Обычно пел один. Все ехали молча, слушая. Потом к нему присоединялись один-два голоса. А затем уж подхватывали песню и все конники эскадрона. Хор стройных мужских голосов разносился над заснеженной степью, над холмами и буераками.
На отбитых у белых тачанках лежали ослабевшие беженцы и раненые кавалеристы. Уход за ними Прохор возложил на свою сестру. Полковой фельдшер, изредка навещавший эскадрон, научил ее элементарным правилам оказания помощи больным и раненым. И девушка была поглощена порученными ей обязанностями.
Если б на Надю теперь взглянул ее строгий отец, то пришел бы в ужас до того она преобразилась. На ней была меховая кожаная куртка, снятая с убитого белогвардейского офицера. Но на ногах - сапоги. На одном богу висела кобура с маленьким браунингом, на другом - брезентовая санитарная сумка с большим красным крестом.
Дмитрий Шушлябин, сталкиваясь с Надей, не мог скрыть своего восхищения ею. Да и она не могла насмотреться на своего возлюбленного. Дмитрий тоже до неузнаваемости преобразился. Это был уже не тот хрупкий паренек, каким его все знали в станице. В новеньком оранжевом дубленом овчинном полушубке, лохматой белой папахе с красной лентой поперек, с карабином за спиной и шашкой на боку, он производил внушительное впечатление. У него был вид мужественного, бывалого воина. Правда, если внимательно вглядеться в его розовое, почти детское лицо, впечатление несколько менялось. Но в его лицо никто, кроме Нади, не вглядывался.
Однажды Прохор после погони за белогвардейской шайкой, которая особенно назойливо беспокоила обоз, ехал на взмыленном жеребце за тачанкой, на которой сидели дядя Егор и Надя.
Старик, правя лошадьми, ворчливо выговаривал племяннику: