Авдошин скомандовал:
— За мной — по одному!
Добродеев передал команду дальше. Авдошин пополз к подбитой самоходке по-пластунски. Когда он скрылся в густой черной тени машины, двинулся Добродеев.
Командир взвода встретил его мрачный, как будто чем-то расстроенный.
— Четверо, — сказал он тихо. — И все молодые, лет по двадцать. Только лейтенант постарше.
Добродеев не сразу понял, о чем он говорит.
— Наша самоходка-то... А ребята мертвые лежат. Как четыре брата. Их, видать, сзади.
Пока подошли Варфоломеев, Горбачев и оба сапера, прошло минут пятнадцать. По набережной не стреляли, и Авдошин был доволен: значит его группа пока не обнаружена. Горбачев оглядел повязку на своей руке, попросил Варфоломеева затянуть ее потуже.
— Говорили тебе, возвращайся в роту, — с усмешкой сказал Варфоломеев. — Там сейчас такой фельдшер — упадешь! Видел, красавица сидела? Зря не пошел, зря! А то вдруг, не дай бог, заражение или... этот... столбняк.
— Ерунда! — вяло ответил Горбачев. — До свадьбы заживет.
Теперь надо было перебраться к железнодорожной ветке, за которой, сжирая крыши длинных складских строений, полыхал багровый, отливающий золотом огонь.
— Там, видно, нет никого, — сказал Авдошин.
— Похоже, — не очень уверенно согласился Добродеев. — В общем, Ваня, я пошел.
— Давай.
Старшина высунулся из-за края самоходки, огляделся и быстро пополз, опять по-пластунски, к противоположной стороне набережной. Пять пар глаз настороженно следили за ним, ожидая, что вот-вот чиркнет из-за насыпи трассирующая пулеметная очередь.
Добродеев прополз набережную благополучно и так же благополучно перемахнул через железнодорожный путь. На небольшом возвышении насыпи, над рельсами, появилось и мгновенно исчезло его крупное, быстрое и подвижное тело в пестром маскхалате. Отсвет пожара тускло блеснул на маслянистом стволе автомата.
— Варфоломей! — негромко скомандовал Авдошин.
— Иду, — спокойно сказал тот. — В случае чего не поминайте, как говорится, лихом... Пока!
От насыпи до горящих складов было совсем близко. Казалось, что пламя бушует рядом. Воздух был горяч и недвижен — нечем дышать, искры сыпались на рельсы, на шпалы, на сухой теплый гравий.
— Оказывается, гвардия, парная и без Никандрова бывает, — хмуро сказал Авдошин, поглядывая на полыхающие пакгаузы. — Пройдем мы тут, старшина?
— Огонь кругом, черт бы его взял!
— Если б водичкой облиться, — вмешался один из саперов, помоложе. — Испарения...
— Да веничек березовый! — очень серьезно добавил Варфоломеев. — Чем не курорт!
Идти пришлось между двумя догорающими складскими зданиями — будто между двумя стенами огня. Раскаленные добела, пламенеющие бревна стропил поминутно рушились справа и слева, взметая вверх фонтаны обжигающих искр.
Проход был завален горящими обломками. Подошвы сапог жгло. Казалось, что тлеют маскхалаты, а в дисках автоматов от жары вот-вот начнут рваться патроны. Глаза слезились, удушливый красный дым застилал все вокруг. Авдошин смутно видел впереди себя широкоплечую шатающуюся фигуру Добродеева и старался не отставать от него. Обо что-то споткнулся, упал на одно колено и на руку, быстро вскочил, стряхивая с ладони припекшийся уголек.
Впереди потемнело — и сразу же потянуло речной свежестью. Фигура Добродеева исчезла. Авдошин оглянулся. Поводя руками, как слепой, в густом облаке кроваво-красного дыма, раскачиваясь, следом шел Горбачев. За ним темнел силуэт сапера.
— Сюда, Ваня, — тихо позвал Добродеев, когда Авдошин выскочил из огненного коридора. — Здесь воронка. Вода. Подождем ребят.
Внизу, в берег, заваленный разным барахлом — ящиками, бочками, тюками — глухо шлепали волны Дуная. Выше по течению, не больше чем в трехстах метрах, перечеркивая зарево над пиротехнической фабрикой, чернели фермы Имперского моста, лежавшие на мощных опорах высоко над водой, которая, как тяжелая, медленно колышущаяся нефть, переливчато отражала красное пламя пожара.
— Задачу знаете, повторять не буду. Гвардии старшина и Варфоломеев осматривают левую сторону моста, я с Горбачевым — правую. С каждой парой идет один сапер. Главное — перерезать провода. Все подряд! При возможности — сбрасывать взрывчатку. Когда закончим, собраться под мостом с этой стороны. И вот что, гвардия: в герои особенно не лезьте. Геройство — задачу выполнить и живым вернуться, а не под немецким пулеметом накрыться. Всем ясно?
— Всем, — Добродеев даже улыбнулся, слушая эту короткую агитационную речь Авдошина.
— Мы с другом Горбачевым идем первыми. — Командир взвода похлопал Горбачева по плечу, обернулся к остальным: — И маскироваться! Обнаружат нас немцы — перестреляют, как цыплят. Пошли, друг Горбачев!..
10
К середине ночи почти все немецкие части в Пратере получили приказ отходить за Дунай. Этот приказ, естественно, не касался частей прикрытия. От них держали в строжайшей тайне и то, что после отхода всех основных сил дунайские мосты взлетят в воздух. Будапештский опыт пошел германскому командованию на пользу, Там, покидая Пешт, немцы оставили около двадцати тысяч прикрытия и у них за спиной взорвали все мосты. Примерно то же самое предполагалось сделать и в Вене. Командование группы армий «Юг» и генерал-полковник войск СС Зепп Дитрих спокойно и расчетливо шли на этот шаг.
Около трех часов начался медленный отход противника за Дунай. Через все мосты. Сотни немецких солдат гибли от заградительного огня советской артиллерии, на улицах горели подожженные танки, и, несмотря ни на что, несмотря на все принятые меры, среди немцев появились явные признаки паники. Все спешили. Офицеры переправлялись раньше своих подразделений. Артиллерийская прислуга бросала исправные орудия. Танкисты покидали оставшиеся без горючего машины и шли к мостам пешком. Слушок: «Скоро взорвут мосты! » — был ужаснее огня русской артиллерии. Скоро взорвут мосты!.. Это могло случиться через час. Это могло случиться и в следующее мгновение.
В первую очередь надо было перерезать, рвать, перегрызать зубами все провода, которые были и под мостом и на мосту. Они шли далеко на ту сторону, эти провода, и где-то там, может быть, в подвале, может, на чердаке, сидел у телефона обер-лейтенант или фельдфебель, готовый, получив приказ, крутануть рукоятку подрывной машинки. Замкнется электрическая цепь, где-то вспыхнет невидимая искра, и сотни килограммов взрывчатки поднимут в воздух тонны стали, чугуна, бетона, асфальта, трамвайных рельсов...
Авдошин понимал, что находиться сейчас на мосту — все равно что сидеть на огромной мине с часовым механизмом, прислушиваться к его тиканью и не знать, когда разлетишься на куски — при этом ли толчке миниатюрного, замурованного во взрывчатку маятника, при следующем или же при тысячном.
Саперы прощупывали под мостом каждый метр: один по правой стороне, другой — по левой. Изредка снятые одним или другим, под грохот минных разрывов летели вниз, в Дунай, ящики с толом.
С автоматом на спине, цепляясь за перекладины и крестовины, Авдошин пробрался к середине моста и теперь висел над недвижной ширью реки, поблескивавшей далеко внизу. Мост вздрагивал: по нему на тот берег изредка шли немецкие танки — те, которым удалось прорваться через завесу заградительного огня в районе пиротехнической фабрики.
Авдошин одну за другой ощупывал холодные шершавые балки, стараясь найти провод. Он обнаружил один у самой боковой кромки моста. Ему показалось, что это телефонный кабель. Но чем черт не шутит — надо перерезать и этот. Достав из-за пазухи маскхалата армейский нож, Авдошин перехватил
его в правую руку и с размаху рубанул по чуть провисшему проводу.
Наверху, казалось, прямо над головой, опять прогрохотал немецкий танк. «Отходят, отходят, гады! — выругался про себя командир взвода. — Отходят... А раз отходят, значит, скоро будут рвать мосты... Только бы успеть! »