Где-то на другой стороне моста, параллельно Авдошину и Горбачеву пробирались с сапером старшина Добродеев и чудак Варфоломей. Командир взвода не видел их, не знал, что с ними, как идут у них дела. Он знал только, что и они понимают: действовать нужно быстро, и был уверен, что у них в порядке — ведь ту половину группы возглавлял Добродеев!
Опять и опять рвались по обе стороны моста мины — и в Пратере и у въезда в Кайзермюлен. Одна шлёпнулась в реку и разорвалась на поверхности воды. Вверх взметнулся желтый столб огня. Авдошин прижался к толстой стальной балке, его лицо и руки обдало прохладной водяной пылью.
Переждав минуту, он оглянулся, ища глазами Горбачева и сапера, но никого из них не увидел и пополз под мостом дальше. Оцарапанная обо что-то левая рука саднила, в горле пересохло, хотелось пить и курить.
До конца моста оставалось метров сто. Теперь Авдошин решил пробраться поперек и осмотреть все, что попадется под руку. Двигаясь вдоль железобетонной опоры, он наткнулся еще на один провод — парный, толстый, в каучуковой изоляции. Лежа животом на крестовине и держась только одними ногами, он перерезал их оба, один за другим, и пополз дальше. Больше проводов нигде не было.
Обратно он возвращался тем же путем, как и полз вперед. У второй промежуточной опоры столкнулся с Горбачевым и сапером.
— Как у вас?
— Порядок! — сверкнув глазами, ухмыльнулся Горбачев. — Одиннадцать ящиков сбросили.
— Все, что попались, — добавил сапер.
— Ладно. Вертай назад!
Группы старшины в назначенном для сбора месте пока еще не было. Авдошин, Горбачев и сапер залегли возле облицованного гранитом основания береговой опоры и стали ждать.
Опять несколько тяжелых мин разорвалось на поверхности Дуная, ближе к этому краю моста. Опять вверху прогремел, лязгая гусеницами по трамвайным рельсам, танк. Один раз даже послышались громкие голоса, команды на немецком языке. Потом с того берега Дуная почти по самой середине моста, засверкав под проезжей частью между двумя промежуточными опорами, полоснула длинная трассирующая пулеметная очередь.
Авдошин нахмурился: «Неужели обнаружили Добродеева? Неужели обнаружили с той стороны? »
Наконец за береговой опорой послышался шорох и сдавленный стон. Авдошин вскочил, бросился туда. По откосу, держась друг за друга, медленно сползали двое. «А третий? »
— Старшина? — негромко спросил командир взвода.
— Я, Ваня...
Голос Добродеева, хриплый и слабый, было трудно узнать.
Авдошин, пригнувшись, подбежал ближе. Ослабевшего старшину волок на себе сапер. Варфоломеева нигде поблизости не было.
— Зацепило гвардии старшину, — сказал сапер. — В грудь.
— Давай сюда, — засуетился командир взвода. — В укрытие...
Они вдвоем потащили Добродеева под мост.
— Варфоломеев где? — повернулся к саперу Авдошин.
— Сорвался...
— Как сорвался?
— Мина, — ответил вместо сапера старшина.
— А потом пулеметная очередь. — Сапер остановился, перевел дух. — Старшину ранило. А Варфоломеева добило...
— А насчет дела, Ваня... — тяжело вздохнув, Добродеев помолчал секунду. — Насчет дела — порядок... Ни одного провода. Взрывчатки... семь ящиков. Ох, черт!..
— Добре, Андрюша, — сказал Авдошин. — Дело мы сделали. А ну, братцы, все индпакеты мне! Быстро! — скомандовал он, когда они укрылись в тени береговой опоры. — Горбачев! Из ракетницы когда-нибудь стрелял?
— Плевое дело.
— Держи! — Авдошин протянул ему широкоствольный пистолет-ракетницу и три ракеты. — Отойди от нас метров сто по берегу — и давай! Две зеленых. Вверх. Наши там ждут.
— Есть!
Горбачев уполз.
— Потерпи, Андрюша, потерпи малость, — проговорил Авдошин, расстегивая на груди Добродеева мокрую от крови гимнастерку. — Сейчас перевяжем. А там — в санчасть. Такая рана — чепуха! Честное слово — чепуха! Ну-ка, гвардия! — обернулся он к саперам: — Приподнимите. Только полегче.
Старшина почти не стонал. Он лежал на руках двух поддерживавших его саперов, свесив в сторону голову. Каски на нем не было, и темные волосы влажно поблескивали в свете далекого зарева. Черные тени лежали под закрытыми глазами, зубы были стиснуты.
Индивидуальный пакет кончился. Распечатывая хрустящую, как новые деньги, обертку второго, Авдошин вдруг увидел скользнувшие по лицу старшины бледно-зеленые отсветы,
обернулся. Над полыхающими портовыми складами, в сторону набережной Хандельскай одна за другой взмыли вверх две изумрудные ракеты.
11
Виктор лежал, вслушиваясь в отдаленные гулы уличного боя в Вене. Курил, ворочался с бока на бок. За окном, с которого было снято одеяло, слышался шум танковых моторов, людские голоса. Изредка мимо помещения, где ночевали танкисты, проезжали машины, под навесом поблескивали голубые искры электросварки.
На полу рядом тихонько посапывал Снегирь. У стены всхрапывал Петрухин. Проснулся Ленский, стал закуривать. Тусклое пламя зажигалки осветило его красивое лицо со свисшими на лоб лохматыми темными волосами.
Виктор поднялся, накинул на плечи шинель, пошел к двери.
— Не спится, комбриг? — Ленский иногда называл Мазникова так же, как называл когда-то Костя Казачков.
— Да так... Хочу проветриться.
Воздух на улице был насыщен металлической пылью. Пахло машинным маслом и газойлем. В противоположном конце двора голубым огнем сверкала электросварка. Рядом с навесом, в сарае, горело электричество. Из-за чуть приоткрытых ворот доносилось постукивание молотков, гул токарного станка, визг сверла. Приглушенный треск передвижной электростанции был уже настолько привычен, что Виктор просто не замечал его.
— Товарищ гвардии капитан! — позвал кто-то сзади.
Виктор обернулся:
— Меня, что ль?
— Вы гвардии капитан Мазников?
— Я.
— Из полка я, связной. Вас ищу. Начальник штаба послал. С приказанием.
— Ну пошли.
В сарае, где спали танкисты, Виктор зажег фонарик, присел на табуретку, надорвал серый помятый конверт. От имени командира полка начальник штаба приказывал командиру первой танковой роты собрать все уже отремонтированные машины, неисправные оставить на базе и к шести ноль-ноль сосредоточиться в Вене, на набережной Хандельскай в районе электростанции.
Мазников посмотрел на часы. Было только начало четвертого. Час на заправку и на сборы, час — на марш. До центра Вены отсюда было километров двенадцать.
— Ты на чем приехал? — спросил он у связного.
— На броневичке. Приказано вести вас.
— Переправы на канале наведены?
— Есть. За Арсеналом, возле пехотных казарм.
— Пройдут наши машины?
— Саперы говорят, что пройдут.
Выехали в четыре сорок. Колонна из пяти машин пересекла железную дорогу и стала спускаться по центральной улице Обер-Лаа. Над воротами медсанбата белел флаг, и красный крест на нем казался сейчас черным. Прямоугольники окон безмолвно глядели на улицу...
В пять часов тридцать минут утра Махоркин, рота которого закрепилась в районе небольшого пруда севернее пиротехнической фабрики, доложил командиру батальона, что у немцев наблюдается некоторое оживление. Голос Махоркина был в телефонной трубке еле слышен.
— Подробней! — крикнул Талащенко.
— На фланге сосредоточивается пехота! Слышу шум танков. Освещают ракетами.
— Добре, держи в курсе! Меры примем.
Комбат отдал трубку телефонисту, прислушался. Впереди, где зарывались сейчас все три роты, не смолкала пулеметно-автоматная перестрелка. Изредка очень близко падали немецкие снаряды.
— Что там? — спросил Краснов.
— Похоже, контратаку готовит. — Талащенко встал, зябко повел плечами, запахнул шинель. — Лазарев! Выводи батарею к Махоркину! Противотанковые гранаты ему отвезли?
— Да.
— Давай веди артиллеристов.
— У них всего два орудия.
— Веди, веди! Хоть два, — устало сказал командир батальона. — На набережную выдвинем петеэровцев. Командир бригады обещал связаться с дунайцами. С бронекатеров поддержат.