Он стал искать по карманам сигареты, достал помятую пачку, протянул Авдошину, потом губами вытащил сигарету себе. Огонь зажигалки осветил его сосредоточенное, прикуривающее лицо: полуприкрытые глаза, вытянутые губы, впавшие, заросшие темным волосом щеки.
— Да не в моей скрипке дело, товарищ гвардии младший лейтенант, — заговорил Быков. — Если б они одну мою скрипку угробили и меня вместе с ней, черт с ними, человечество не пострадало б!.. Но они ж хотели... Всю землю! Ясную Поляну опоганили, памятники в Киеве, в Новгороде!.. Ленинград, Петродворец, Одесса, Севастополь!.. Теперь на тридцать лет работы хватит — вычищать за ними и все снова строить!
— Ну, мы им за это тоже дали! — сказал Авдошин. — За все дали!
— Правильно, дали! И еще дадим! А погибших-то не вернешь. Петродворец или Печерскую лавру восстановить можно... А мой профессор, гениальный был человек, погиб. В сорок первом, в ополчении... Кто его людям вернет?
Они замолчали. Быков потыкал сигаретой в каменный пол, погасил ее, отряхнул руки, закинул их за голову.
Авдошин, подумав, сказал:
— А вот выбросил ты свою скрипочку зря! Может, у нас в батальоне мастер какой нашелся, починил бы.
— Едва ли. Ее же всю разворотило. Вдребезги.
На лестнице, ведущей в подвал, послышался какой-то шум. Хриплый голос спросил:
— Кто идет?
Ему ответили:
— Свои идут, свои!
Рафаэль, сидевший за столом, поднял голову, прислушался.
— Кочуев! — сказал он, ухмыляясь. — С трофеями идет.
Авдошин сел, обхватив колени и не сводя глаз с двери.
Тяжело топая по ступенькам, вошел Кочуев, поставил что-то большое и темное в угол, отряхнулся.
— Ну как, гвардия, хорошие нынче трофеи? — деловито осведомился Авдошин.
Кочуев огляделся, увидел командира взвода, спокойно ответил:
— Хорошие, товарищ гвардии младший лейтенант! То, что надо! Сержант Быков уже спит?
— Нет, — сказал Быков, — Ты где был? За такое дело...
Кочуев вытянул руки по швам:
— Товарищ гвардии младший лейтенант, разрешите ответить гвардии сержанту?
— Ну, ну, отвечай, — сказал Авдошии, еле сдерживаясь, чтоб не рассмеяться. — Давай докладывай о своей трохвейпой экспедиции.
— Так вот, — Кочуев переступил с ноги на ногу. — Я вам, товарищ гвардии сержант, принес это... скрипочку, Ваша-то ведь, извините за выражение, накрылась...
— Скрипочку? — переспросил Быков, вставая. — Где ты взял?
— Да приметил тут днем один домишко. У немцев там вроде пивнушки или кафетерия какого, значит, учреждение было. С музыкой. А теперь вот, поутихло малость, я и пошел поискать. Темно там, чуть, извините, шею не свернул. И мины кладет. Но скрипочка мировая! Там их много было. Я самую лучшую выбрал.
— Ну-ка, ну-ка, показывай! — голос у Быкова дрогнул. — Давай сюда, к свету.
Кочуев сунулся в темный угол у входа и через минуту подошел к столу, неся обеими руками большой, длинный, обшарпанный со всех сторон футляр. Он был так доволен услугой, которую оказал своему командиру отделения и помощнику командира взвода гвардии сержанту Быкову, что совсем не заметил, какими печально смеющимися глазами тот на него смотрит.
— Пожалста! — выдохнул Кочуев, взваливая футляр на стол, прямо на тетрадь остолбеневшего, замигавшего рыжими ресницами Рафаэля. — Специально выбирал, какая побольше. И с подпоркой. А то ведь небось борода болит, все время бородой-то прижимать.
Быков даже не стал раскрывать футляра, только покачал головой. Зато Рафаэль взял за двоих. Он даже взвизгнул от восторга, захохотал и закружился по подвалу, выкрикивая:
— Скрипочка?!. Контрабас! Контрабас! Роман с контрабасом!
— Чего ржешь? — обиженно повернулся к нему Кочуев. — Контрабас! Молчал бы! Как будто разбираешься! А лучше б сам пошел да принес. Контрабас!
— Братцы! Помираю! — кружил около стола Рафаэль.
Глаза Кочуева налились слезами. И от обиды и от непонимания того, что происходит.
— Сереженька, — очень ласково сказал Быков. — Сереженька, дорогой, большое тебе спасибо! Я просто не знаю, как сказать. Только это не скрипка...
— Контрабас! — опять выкрикнул Рафаэль. — Роман с контрабасом!..
— Тихо! — обернулся к нему Авдошин. — Точка! Тихо!
Кочуев был ошеломлен.
— Не скрипка?.. А я нарочно выбирал, какая побольше, с подпоркой... Я ж в Сибири, в тайге жил, музыку-то только по радио... А струны у нее все целы.
— Это не скрипка, Сережа. Это виолончель. Рафаэль тоже ошибся. Это не контрабас, а виолончель.
— Жалко, — угрюмо опустил голову Кочуев. — А там другие есть... Я опять схожу, вы только скажите...
— Отсюда далеко?
— Да нет, близко... Вы сами хотите посмотреть?
— Если командир взвода разрешит.
— Час вам хватит? — спросил Авдошин.
— Хватит! — обрадованно прогудел Кочуев. — За глаза хватит!
— Дуйте! Одна нога здесь, другая — там! Только скрипку ищите, а не пустую пивную бочку.
— Если полная будет, захватите, — сказали из угла, — сейчас по паре кружечек тяпнуть — мировое дело!
Быков и Кочуев ушли. Рафаэль опять уткнулся носом в свою толстую тетрадку. Авдошин, у которого пропал сон, присел к противоположной стороне длинного стола, похожего на стол для чистки оружия, долго и молча наблюдал за своим ординарцем и порученцем. Рафаэль что-то писал в тетрадке, зачеркивал, писал снова. Густой махорочный дым клубился над его рыжей головой, то застывающей неподвижно, то мечущейся во все стороны.
— Что, гвардия, не получается? — сочувствующе спросил Авдошин.
— Получается, получается! — быстро ответил Рафаэль. — Еще чуть-чуть... Одна строчка, одна строчка... — Он вдруг вскинул голову и, что-то нашептывая полными красными губами, уставился остановившимся взглядом в потолок. — Отвага... Шагом...
Авдошин достал сигарету, помял ее, закурил. Рафаэль опять стал что-то быстро-быстро записывать в тетрадку.
— Готово! — весь красный от пота, облегченно сказал он. — Готово! Черновая редакция...
Авдошин усмехнулся:
— Тяжелая, я смотрю, у поэтов работенка!
— Камни ворочать легче, — согласился Рафаэль. — Честное слово! Иной раз все проклинаешь...
— Проклинаешь, а все-таки пишешь?
— Проклинаешь, а пишешь. Это вы, товарищ гвардии младший лейтенант, точно заметили. Мука одна! — Рафаэль поскреб карандашом вихрастый затылок и, поглядев исподлобья на командира взвода, смущенно спросил: — Прочитать разрешите?
— Не возражаю. Я стишки люблю.
Вспотевший и нерешительный, Рафаэль полистал свою тетрадку, прикурил от лампы погасшую самокрутку, расчесал пятерней левой руки волосы.
— Значит, так... Только пока без названия. Значит, так...
Вперед, друзья, преград не зная!
Смешаем гадину с землей!
Вперед, друзья! Страна родная Нас посылает в этот бой.
Пускай солдатская отвага Нам открывает путь огнем.
Мы смело под гвардейским стягом По венским улицам идем!..
Он перевел дух и глубоко затянулся махорочным дымом.
— Все? — спросил Авдошин.
— Пока все.
С пола, где спали солдаты, послышался скрипучий, сонный голос Бухалова:
— Эх, хорошо, да мало!
— Это верно — маловато, — поддержал его Авдошин. — А так складно получилось. Может, кого из наших героев вставить? — взглянул он на Рафаэля. — Фамилии ты знаешь. Подумай.
— Есть подумать, товарищ гвардии младший лейтенант!
— Добре. Только завтра. Сейчас спать! — Авдошин встал, зябко потер над лампой руки. — Ну и взвод у меня! Скрипач, поэт, парикмахер, токаря, слесаря!.. Прямо консерватория! Гм... «Мы смело под гвардейским стягом по венским улицам идем». Ничего, правильно.
Дважды перечитав исписанную на машинке тонкую папиросную бумажку, Сухов вытер полотенцем руки, снял очки и, протирая их полой халата, обернулся к Кулешову:
— Филипп Матвеич, попросите, пожалуйста, Зорину. Она в сортировке.