И вот этот час наступил: прямо на окоп, подминая гусеницами грязный снег, медленно шел «тигр». Глядя на него, Нефедов удивлялся своему спокойствию. Он не чувствовал страха, ему казалось, что в окопе стоит не он, Нефедов, а кто-то другой. Стало очень легко, наверно, потому, что принятое решение отрезало путь к отступлению и об отступлении уже не надо было думать.
«Ну, Петя, пошел!..»
Он уперся ногами в стенки окопа и, вывалившись наружу, упал в жесткий, ноздреватый снег. У самой головы, жутко сверкнув красным, свистнуло несколько пуль — экипаж танка бил трассирующими из пулемета. Нефедов пересилил секундное желание сползти обратно в окоп и, отрешившись от всего, бросился вперед, слыша, как колотится под полушубком сердце. Ветер хлестнул ему в глаза жгучей колючей пылью.
Он бежал, видя перед собой только загородившую все небо грязно-серую грохочущую махину танка с длинным стволом пушки. Метрах в тридцати от машины он снова упал в снег. «Не убило, жив!.. Не убило, жив!..» Но когда захотел подняться, почувствовал: непослушной и тяжелой стала левая нога. Стиснув зубы, Нефедов приподнялся на локте, вырвал из рукоятки противотанковой гранаты холщовый флажок предохранителя. «Все равно подорву!..»
Он встал на колени и, широко замахнувшись, швырнул гранату под левую гусеницу «тигра». Потом, уже лежа пластом на снегу, услышал мощный, оглушивший его взрыв и телом почувствовал гулкое содрогание земли.
Танк остановился, его повело влево. Почти не глядя, Нефедов бросил вторую гранату и ползком повернул обратно. Опять затрещали немецкие автоматы. Теперь у самого колена обожгло правую ногу. В сапоге намокло и потеплело. Нефедов лег на бок, натужно вытянул раненую ногу и вдруг почувствовал, что снег под ним куда-то проваливается, а кругом сразу стало тихо и темно.
Очнулся он от громкого «ура!», раздавшегося справа и слева от него. Было очень холодно. Снег показался ему красно-розовым, а небо черным и низким-низким.
— Ур-ра! — опять послышалось неподалеку.
Совсем близко забился в длинной яростной очереди пулемет. Потом в той стороне, где были немцы, начали часто рваться снаряды и мины. «Гвардии майор огонь вызвал... С того берега...»
Кто-то, тяжело топая по снегу, пробежал в нескольких шагах. Нефедов хотел закричать, по не смог. И вдруг его голову приподняли теплые жесткие руки. Кажется, Приходько. Точно.
— Жив? — спросил командир отделения.— Жив ты? Петро!
— Н-ноги...
— Брось ты про ноги! Голова цела, значит, порядок!..
Нефедову стало очень хорошо от этих грубоватых слов.
— Я за гвардии лейтенанта... И вообще, чтоб не думали...
Только теперь понял Приходько, в чем дело. Голос его дрогнул.
— Петро, друг... Прости ж ты меня, гада... за те слова. А? Брякнул я сдуру, не подумал... Прости.
Подпрыгивая на пружинистом сиденье рядом с шофером, старшина Никандров никак не мог разобрать, что сейчас в стороне от дороги, по которой с ухаба на ухаб, от воронки к воронке, скрипя и дребезжа, шла его видавшая виды полуторка. Шофер, плюнув на все предосторожности, включил фары, и в их тощем свете блестела перед радиатором жидкая маслянистая грязь проселка.
— Эх, и развезло! — покачал головой старшина.
Все ориентиры, примеченные днем, поглотила окружавшая машину темень. Остались только мокрый ветер, беспощадная тряска, залитые водой воронки, поминутно преграждавшие путь, и за спиной, в кузове,—отчаянная ругань Карпенко.
Все это кончилось очень неожиданно. Впереди, в полосе желтого света, появилась вдруг сказочная фигура в плащ-палатке и, подняв руку, заорала:
— Стой! Сто-ой!
Шофер надавил педаль и рванул на себя рукоятку ручного тормоза. Задрожав, полуторка остановилась.
Снаружи по-осеннему тоскливо шумел ветер. Теперь, когда мотор работал на малых оборотах, было слышно, как густая водяная пыль шуршит по капоту, рассыпается по брезентовой обшивке кузова, по крыше кабины.
— Свет! Свет! — опять заорала фигура в плащ-палатке.
Фары погасли, и все стало невидимым. Старшина выжидательно прислушивался к тяжелому шлепанью ног по грязи. Человек шел прямо к кабине.
— Чья машина?
— Третьего Украинского фронта! — высунувшись в окошко, огрызнулся старшина.
— Сам знаю, что Третьего!
— А чего спрашиваешь?
— Да это ж Никандров! — воскликнули вдруг в темноте.— Товарищ гвардии лейтенант, это ж Никандров!
— Погоди,— пробормотал старшина.— Горбунов?
— Точно! — весело ответил солдат в плащ-палатке.
— Ну, значит, приехали!..
— Факт, приехали!..
Никандров неохотно вылез из кабины под дождь и сразу на полсапога увяз в хлюпком месиве. В лицо ему ударил водяными брызгами ветер. Пройдя вдоль кузова, старшина постучал кулаком в мокрый холодный борт:
— Приехали!
— Чую! — отозвался Карпенко.
Незаметным привычным движением старшина расправил свои обвисшие усы и, как слепой, глядя прямо перед собой, спросил у темноты:
— Горбунов! Переправа готова?
Еще рано, товарищ гвардии старшина! К четырем ноль-ноль приказано.
— А как же... Мне-то как?
— На шлюпочках придется.
— Да у меня ж тонны полторы!
— Переправим!
Кто-то невидимый по грязи и лужам шел к машине.
— Никандров?
— Я!
— На шлюпках будешь переправляться?
Старшина узнал по голосу командира саперного взвода лейтенанта Бахарева.
— Придется.
— А может, малость подождешь?
— Какую малость?
— Часиков пять-шесть. Первым пропустим.
— Не могу, товарищ гвардии лейтенант! Мои ж там голодные и холодные сидят.
— Тогда пошли. Пару шлюпок я тебе дам. А машину пусть гонят к берегу, —сказал Бахарев. —Дорогу Горбунов покажет. Горбунов!
— Я! — откликнулся солдат в плащ-палатке.
— Покажи, как проехать.
— Есть!
Горбунов вскочил на подножку полуторки, просунул голову в кабину:
— Давай сразу налево.
Уже привыкшими к темноте глазами Никандров различал теперь впереди широкую спину Бахарева, который шел не спеша, по уверенно. На той стороне Дуная далекое размытое сияние осветительных ракет изредка озаряло низкие, неподвижно нависшие над землей тучи.
Поджидая старшину, Бахарев остановился:
— Осторожней — воронка... Все тут, паразит, разворотил!
— А вы работаете? — спросил Никандров, прислушиваясь к гулу голосов и глухим ударам, доносившимся с реки.
— Работаем! Тут и корпусные и армейские саперы. Мадьяры местные тоже помогают... Достается нашему брату! Только по ночам и передышка. Днем бомбит, обстреливает...
А приказ — к четырем ноль ноль сдать. Даже водолазов прислали. Сам Гурьянов приезжал часа два назад.
Они вышли к воде, черной, устало набегавшей на прибрежный песок. Середина реки гудела. Кое-где на земле серели пятна подтаявшего снега. У берега покачивались две шлюпки, привязанные к кольям.
— Отсюда и отчалишь,— сказал Бахарев.— Пойду пришлю ребят. Грести помогут и шлюпки обратно пригонят.
— Я за один раз не обернусь.
— Два раза сгоняем! Великое дело! — усмехнулся командир саперного взвода.— Жди тут, я сейчас.
Он исчез, сразу растаяв в дождевой мути.
Всматриваясь в темноту, Никандров попытался разглядеть противоположный берег, где был сейчас его родной батальон, по видел только ночь и дождь, которые, казалось, объяли всю землю.
Бахарев вернулся минут через двадцать, приведя с собой трех солдат.
Вот тебе гребцы и грузчики. А это из санроты,— кивнул он на третьего солдата. Раненых сюда доставит.
Всех, кто погиб при отражении немецкой контратаки, похоронили перед вечером. Накрапывал дождь. В прибрежных лужах, отражая серое сумеречное небо, блестела вода. Маленький холмик в двадцати шагах от берега увенчала пятиконечная звезда, вырезанная Зелениным из консервной банки, да чья-то помятая каска. Рассыпчато прогремел залп прощального салюта, и люди, отдав последний долг павшим товарищам, пошли обратно в залитые водой окопы.