— Я не могу оставить роту! — холодно и жестко ответил тот.
Новый разрыв громыхнул совсем близко, и блеск пламени на миг высветил бледное, худое лицо Сухова, сверкнул в стеклах его очков.
Катя прижалась к машине.
— Сергей Сергеич!..
— Идите! — крикнул командир санроты.
Талащенко схватил Катю за руку.
— Сюда... Канава... Прыгайте!
Катя споткнулась и упала. Он наклонился над ней, помог встать. В лицо ему пахнуло запахом ее волос.
— Пустите, я сама.
В блиндаже, длинном и узком, у запасного выхода, потрескивая и мигая, горела свечка. Зеленин сидел возле бревенчатой стены на куче соломы.
— Саша! — позвал Талащенко. — Дай-ка плащ-палатку! Вот, Катерина Васильевна, постелите и садитесь.
— Спасибо. А вы?
— У меня дела, — Талащенко невесело улыбнулся. —Мне надо быть там, наверху.
11
Сдав смене свой пост, Ласточкин и два других автоматчика пришли в расположение взвода промерзшие и голодные.
Рота обосновалась в нижнем этаже длинного дома, похожего на контору, километрах в двух от переправы, на территории кирпичного завода. Здесь тоже было холодно, но все-таки теплее, чем на улице, где Ласточкину и его товарищам пришлось пробыть в охранении почти три часа. Кое-где горели коптилки, в самой большой комнате топилась железная печка. Солдаты спали на полу, лежали, накрывшись шинелями и полушубками, на деревянных диванах, на составленных вместе стульях.
Возле печки сидел на табуретке Приходько. Открыв чугунную дверцу, он при свете пламени читал какие-то бумаги.
«Спал бы лучше, — подумал уставший и продрогший Улыбочка. — А то — читает! Читатель! Сейчас только дрыхнуть! »
Приходько читал старые письма. Старые потому, что новых он не получал три с лишним года — с тех пор, как немцы заняли Донбасс. Потом, отступая, они всех родных Приходько, отца, мать, брата и жену с трехлетним сыном, угнали в Германию. Он поднял голову, кивнул на котелки с ужином, стоявшие возле кривых ножек печки:
— Рубайте, это вам.
Автоматчики молча начали есть.
— Сменились, гвардия? — приподнявшись на локте, спросил Авдошин, дремавший неподалеку на жестком деревянном диванчике.
— Сменились, — улыбнулся Ласточкин,
— Приказ был...
— Какой приказ?
— Верховного Главнокомандующего. За взятие Эрчи. Нашей бригаде тоже благодарность.
— Эрчи? — переспросил Ласточкин.— Это какой Эрчи?
— Да на том берегу. Горит сейчас. Отсюда видно. Завтра, видать, и нас на ту сторону обратно перебросят. А то бригада как попрет, потом ищи-свищи!..
Улыбочка задумался, перестал есть.
— Честное слово, приказ был, товарищ гвардии сержант?
— Точно, браток. Войскам нашего фронта.
Ласточкин смущенно покачал головой. Ему как-то не верилось, что в то время, когда он с автоматом на груди патрулировал вокруг расположения роты, далеко-далеко отсюда, в самой Москве, и в его, Вани Ласточкина, честь взлетали в небо разноцветные ракеты, сотрясали воздух залпы артиллерийского салюта.
...Нагорная, правобережная часть Будапешта — Буда, вздымавшаяся в мутное декабрьское небо Замковой горой, горой Святого Геллерта и развалинами старой крепости, была в прошлую ночь охвачена тревогой. На пустынной набережной Маргит и на соседних улицах гулко отдавались шаги патрулей. К резиденции правительства Салаши — королевскому дворцу один за другим подъезжали грузовики. Их нагружали тяжелыми сундуками, сейфами, ящиками, обитыми железом. Колонны машин вытягивались вдоль Дуная и под усиленной охраной, спешно выделенной командиром Будапештского корпуса генерал-лейтенантом Хинди, не включая фар, уходили из города на запад по Венскому шоссе.
Около полуночи несколько легковых автомобилей круто притормозили перед массивным парадным входом Западного вокзала в Пеште. Из «мерседесов», «штейеров» и «опелей», тревожно оглядываясь на далекое зарево, выходили нервные торопливые люди в штатском.
Их ждал специальный поезд. Окна его салон-вагонов были наглухо задрапированы. В тамбурах, на безлюдном перроне и в пустых помещениях вокзала, козыряя прибывшим, маячили усиленные патрули столичной полиции и солдаты королевского батальона гонведов.
Первым отошел поезд с охраной и зенитными установками на бронированных платформах. Следом тронулся второй, с людьми в штатском. Вокзал опустел.
Это были последние поезда, отошедшие из Будапешта. С этой минуты столица Венгрии перешла в полное распоряжение немецкого командования. Правительство Ференца Салаши покинуло Будапешт, избрав местом своей новой резиденции небольшой городок на австро-венгерской границе — Шопрон.