Глянув в перископ, Мазников перед самой машиной увидел немца. Став на колени, тот целился в «тридцатьчетверку» фауст-патроном. Виктор на глаз прикинул до него дистанцию и понял, что немец — в мертвом пространстве: из пулемета, а тем более из пушки его не уложить. Гусеницами? Только гусеницами!
— Свиридов! Дави! — крикнул Мазников по ТПУ.
И вдруг эсэсовец медленно осел в снег, уронив снаряд и хватаясь за простреленную голову.
«Везет мне, черт! — чувствуя, как отходит сердце, мотнул головой Виктор.— Кто-то из пехоты его уложил. Ну... спасибо!»
— Порядок в танковых войсках! — весело пробасил в наушниках Свиридов.— Я уж думал, что нам хана...
— Вперед, Паша! Вперед! — Мазников переключился на рацию.— Овчаров! Слева батарея, батарея! Не трать снаряды! Бей по огневым точкам! Разворачивай на батарею!
— Знаю! — хрипло отозвался Овчаров.— Иду на батарею!
В наушниках, путаясь, перебивали друг друга незнакомые голоса:
— Припять вправо! Ориентир — крайний дом! Не задерживаться! Шапошников, вперед! Алтыбаев, вперед!..
— Боря! Прикрой! Трак надо заменить! Прикрой, Боря!
— Давай работай! Прикрою.
— «Я знаю, что ты меня ждешь,— неожиданно где-то далеко запел Снегирь,— и письмам по-прежнему веришь, и чувства свои сбережешь, и встреч никому не доверишь...»
— «Пантера» слева! — закричал вдруг Кожегулов.
Виктор приложился к прицелу, рванул рукоятку маховичка. Сквозь расчерченное рисками стекло немецкий танк показался ему неподвижным.
— Короткая!
«Тридцатьчетверка» на секунду остановилась. Мазников нажал электроспуск. Грохнуло. Из открытого Кожегуловым казенника орудия в башню хлынули пороховые газы.
— Мимо! — зло доложил Свиридов.— Идет, гадина!
Поблескивая траками гусениц, «пантера» по-прежнему шла навстречу танку Мазникова. Длинный ствол ее пушки угрожающе нацеливался в сторону «тридцатьчетверки».
Кожегулов зарядил орудие, доложил:
— Готов!
Опять — оглушающий грохот, дым, звон в ушах. «Пантера» задымила, но продолжала идти.
Только третьим снарядом удалось заклинить немецкому танку башню. А четвертым — разворотить правую гусеницу.
— Капут! — сказал Свиридов,— Отвоевалась!
Ворвавшись в узкую горловину прорыва в районе Эрчи, гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта Гурьянова расправил могучие крылья своих флангов и, как тараном, танковыми полками прорубая себе дорогу, шел вперед четвертые сутки подряд.
Пятнадцатого декабря, вернувшись из бригады полковника Мазникова на свой КП в господском дворе Агг-Сеонтпетер, Гурьянов вызвал к себе начальника артиллерийского снабжения — узнать, как дела с боеприпасами. Тот доложил, что склады боеприпасов находятся в основном еще на той стороне Дуная, а переправы каждый день бомбит авиация противника. Несмотря на это, машины с патронами и снарядами регулярно переправляются через Дунай, их пропускают в первую очередь. Но танковые роты и артиллерийские дивизионы, расходующие в эти дни удвоенные боекомплекты, трудно обеспечить полностью и бесперебойно.
Гурьянов слушал начальника артснабжения, хмуро глядя перед собой, медленно пошевеливая пальцами левой руки, простреленной еще в сорок первом под Ельней, но продолжавшей донимать, и особенно перед непогодой.
— Использованы все возможности? — наконец спросил он.
— Да, товарищ генерал! В том числе авиазвено связи. На наших «У-2» доставляют патроны для автоматов и противотанковых ружей.
— В такую погоду? Метет целый день...
— Летают, товарищ генерал.
— Ну, ладно,— Гурьянов снял папаху, бросил ее на стол, расстегнул крючки бекеши.— Поезжайте на переправу и возьмите все под свой личный контроль. Снаряды сейчас дороже хлеба. Выполняйте.
— Есть!
— Ибрагимов!
Адъютант, сидевший в соседней комнатушке, мгновенно появился на пороге.
— Слушаю.
— Пиши. Радиограмма всем командирам частей: «Ввиду трудностей доставки предлагаю принять меры к экономии боеприпасов. При израсходовании половины боекомплекта докладывать в штакор. Гурьянов». Пусть зашифруют и передадут. Немедленно!
Выходя, Ибрагимов столкнулся в дверях с начальником политотдела.
— Ты что, голубчик, на пожар? — недовольно сказал тот.— А вроде нигде и не горит.
Ибрагимов посторонился.