«Господин Хорти в интересах мобилизации всех национальных сил решил передать управление государством из своих в более молодые и решительные руки... Даже не было необходимости в немецком вмешательстве, поскольку венгерские силы сами направили ход событий в здоровое русло усиленной и уверенной защиты страны и развертывания всех сил...»
Из дворца Хатвани под охраной специального отряда СС бывшего регента Венгрии доставили в особняк на улицу Вербеци. Здесь его ждали жена, невестка и внук, насильно вывезенные эсэсовцами из папской нунциатуры. По-стариковски расплакавшись, Хорти хотел обнять и расцеловать всех сразу, чуть не упал, споткнувшись о край ковра, и вдруг замер с распростёртыми для объятий руками—по радио, крикливо подражая Гитлеру, выступал ближайший сподвижник Салаши— Ференц Райнишш, читавший «Обращение № 1» нового венгерского правительства:
— Мы с великодушной и благородной венгерской гордостью будем носить в своих сердцах идею венгеро-германской общности судеб: их раны — наши раны, их жертвы — наши жертвы, их борьба — наша борьба, их победа — наша победа... Наша нация во главе с новым руководством непоколебимо продолжит борьбу на стороне наших немецких союзников... Каждый, кто игнорирует усилия нашего общества, нарушает порядок, оставляет рабочее место и тем самым препятствует достижению нашей цели — будет предан смертной казни!
В одной из квартир рабочего квартала в Чепеле «Обращение № 1» слушала группа суровых людей в простой одежде, с руками, пропитанными металлической пылью.
— Венгрия предана,— мрачно сказал кто-то.— Хорти бросил ее под ноги Гитлеру... А народу придется расплачиваться за это кровью.
— Без крови не обойтись,— откликнулся на этот голос высокий худощавый человек, настоящего имени которого никто не знал.— Но в этой крови родится новая Венгрия. Коммунисты верят в это и будут бороться за нее, Красная Армия нам поможет.
КНИГА ПЕРВАЯ
"У СТЕН БУДАПЕШТА"
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
„ЛИНИЯ
1
...Двое суток подряд над равнинным Пештом и горбатыми холмами Буды, над опустевшими заводами и голыми виноградниками Чепеля, над деревушками и господскими дворами [1] между Дунаем и Тиссой неистово металась белая, пахнущая оттепелью вьюга. Вперемешку со снегом наискось бил в продрогшую землю холодный дождь. Низкие, черные с проседью тучи наглухо обложили небо от горизонта до горизонта. Встречный западный ветер жесткой ледяной крупкой сек лица советских солдат и броню «тридцатьчетверок», заваливал сугробами изъезженные дороги, посвистывал в клочьях оборванных телеграфных проводов, гнал и гнал по пустым холмистым полям крутые, упругие вихри поземки. Лишь на третий день, ранним вечером, непогода внезапно и обессиленно сникла. Стало тихо и бело, сквозь дымную рвань летящих на восток облаков колюче заискрились высокие морозные звезды. Но к ночи все началось сначала — из-за Дуная опять подул вьюжный сырой ветер, звезды погасли, и с темного, мутно заклубившегося неба густо повалили лохматые мокрые хлопья снега.
Потрепанный, обшитый фанерой «виллис» Талащенко мотало из стороны в сторону, заносило на обочину, стертые колеса пробуксовывали в снежных завалах. Шепотом матерясь, проклиная на все лады темень и непогоду, шофер остервенело выворачивал баранку руля, на заднем сиденье, за спиной комбата, поминутно охал и кряхтел его ординарец — сержант Саша Зеленин.
«Молодец Бельский, правильно предложил выдвигаться на исходные в пешем строю — иначе намучились бы мы тут с машинами...»
Колонну догнали на развилке дорог, одна из которых круто отваливала влево, а другая — на нее уже вступила первая рота — уходила прямо на запад, исчезая в глухой снежной черноте ночи.
Батальон шел против ветра напористо и трудно, прочным увесистым шагом. В рябой метельной тьме чуть светлели припорошенные белым ушанки, плечи и вещмешки солдат, кое-где над колонной маячили длинные жерди противотанковых ружей, на сгорбленных спинах покачивались тяжелые катки и стволы станковых пулеметов.
Часто сигналя, разбрызгивая истолченное сотнями ног грязное месиво из глины и снега, «виллис» осторожно пробрался вдоль колонны, поравнялся с головой первой роты. Впереди всех, коротко взмахивая руками, по-бычьи упрямо, будто рассекая воду, шел старшина Добродеев — коренастый и кряжистый, с большим вещевым мешком за спиной и с автоматом на груди.