Мы взяли много трофеев. Но эта удача, как и все последние операции нашего корпуса, мало что значила по сравнению с подвигами частей соседнего 8-го корпуса. О дерзко-смелых делах командира этого корпуса, о его личной неустрашимости, инициативе и необыкновенной выдержке ходили легенды. Владо Четковича, как и Саву Ковачевича, называли черногорским Чапаевым. Он жил в шалашах вместе с партизанами и сам водил их в дружные атаки. Когда нужно, первым полз через равнину, держа над головой, как щит, плоский камень из плитняка. Решался на отчаянные «акции», но всегда расчетливые и умные. 8-й корпус наносил врагу серьезные удары. «Нам бы такого командира, как Четкович», — с завистью говорили шумадийцы.
Рассказывали, как он выпроводил недавно майора Рандольфа Черчилля, прибывшего к нему в Босканско-Грахово в качестве советника. Этот сынок премьера, мужчина лет сорока, с вечно растрепанными, соломенного цвета волосами, насквозь пропахший виски и ракийей вздумал было сам командовать корпусом. Он начал с того, что с апломбом раскритиковал «недостатки» камлании, разработанной Арсо Иовановичем, устранил сомнения Четковича насчет плана «Ратвик», безапелляционно растолковал все тонкости военного и политического положения на Балканах и закончил свой словесный фейерверк предложением немедленно бросить части корпуса на города Гламоч и Ливно, где скопились немецкие войска. Полковник Четкович, говорят, терпеливо, с улыбкой выслушал речь Рандольфа, произнесенную с исключительной решимостью, и наотрез отказался выполнить его безрассудный приказ. Раздосадованный молодой Черчилль улетел на Вис.
И вот теперь 8-й корпус неожиданно постигло огромное несчастье. По слухам, Тито вызвал Четковича к себе на остров на совещание. Комкор вылетел на присланном за ним связном самолете. А обратно не вернулся. Самолет, на котором он летел, был встречен над морем двумя истребителями «Спитфайер», по ошибке обстрелян ими и сбит. Владо Четкович погиб… Говорили, что это — роковая случайность, как и гибель Лолы Рибара. Наш Куштринович, услышав о судьбе Четковича, злорадно усмехнулся и уронил: «Допрыгался!». После этого он стал еще более строгим и осторожным и слышать не хотел об инициативе, да и весь наш корпус попритих, словно напуганный трагической гибелью Четковича.
А немецкие войска между тем усиленным темпом продвигались мимо нас на север.
Минула еще неделя, заполненная нетерпеливым ожиданием приказа о выступлении в поход. К нашей всеобщей радости, возвратился Перучица и как раз вовремя. В самом воздухе, казалось, уже носилось предчувствие надвигавшихся больших событий.
Однажды, встречая полночь у радиоприемника, мы услышали приказ товарища Сталина. Советская Армия разгромила сильную группировку противника в районе Кишинев — Яссы, завершив свой удар окружением двадцати двух немецких дивизий, не считая румынских. Освобождена Молдавия. Выведены из строя союзницы немцев — Румыния и Болгария, и обе эти страны объявили войну Германии. «Открылась возможность протянуть руку помощи союзной нам Югославии…»
Среди имен командиров соединений, принимавших участие в Ясско-Кишиневской операции, я услышал фамилию командира моей стрелковой дивизии. Это необычайно взволновало меня. Дивизия, с которой я прошел путь от Кавказа до Днепра, действует в составе войск 3-го Украинского фронта. Она идет сюда! Скоро я встречусь с товарищами по полку, с бойцами своей роты!
Утром состоялся митинг. Больше всех суетился Катнич. Оставшись в батальоне на прежней должности, он проявлял теперь кипучую деятельность. Чуть ли не ежедневно проводил политбеседы, многословно и патетически уверял всех в своей любви и преданности Советскому Союзу, восхвалял Красную Армию. Утверждал, что Югославия быстрее пойдет по пути социализма, чем шел Советский Союз. «У нас, например, быстрее возникнут колхозы, — говорил он. — Ведь у нас существуют старые родовые задруги.[80] Каждая из них — это уже почти что готовый колхоз». Ружице он помогал делать стенгазету, а Мачеку предложил организовать кружок по изучению истории ВКП(б). Словом, всячески старался поправить свой пошатнувшийся авторитет. И сегодня он сам созвал бойцов, произнес речь…
А затем мы пели: «Ой, Россия, милая мать!», пели, стоя на выступе горы в тени буков, распустивших свои густые кроны, как флаги, почти горизонтально земле; дружно пели, глядя на дорогу, что вилась белой лентой, уходя к востоку…