Резкость Перучицы меня уже не удивила.
— Они поссорили бы и два глаза у одного человека, если б могли, — хмуро добавил Янков.
Перучица с тревогой взглянул вниз, на долину.
Там, словно жуки, копошились немцы. Подтягивали силы. С каждым днем их становилось все больше.
— Положение осложняется. Да, тяжело быть под командой таких людей, как Попович.
Более определенно отозвался Перучица о Коче Поповиче день спустя, когда мы узнали потрясающую новость: наш командующий вместе с американцем Маккарвером неожиданно улетел по вызову Тито на остров Вис за получением награды. А начальник его штаба заболел. Пеко Дапчевич же еще не прибыл. Мы оставались под командованием заместителя начальника штаба корпуса майора Джурича, того самого, что недавно перебежал от Михайловича. По существу части оказались без управления. Отъезд Поповича в этих условиях, накануне ожидаемой большой битвы, им же самим подготовленной, походил на дезертирство, а оставление им частей без какой бы то ни было диспозиции походило на предательство. И Перучица хоть и вскользь, но довольно ясно намекнул на это:
— Интеллигентик! Ему ничто не дорого. Чтобы выдвинуть себя в гении, он не пощадит и целого корпуса. Ну, что ж, — обратился Перучица к Янкову, — как-нибудь обойдемся и без него. Упорство и непрерывность в стремлении к главной цели, — вот что нам сейчас нужно. Пробиваться на восток — в этом наше спасение. Будем выполнять директиву Арсо.
Но на утро немцы начали с двух сторон свое наступление. 5-я дивизия под артиллерийским огнем развернулась фронтом на север и северо-запад, 2-я дивизия — фронтом на юг и юго-запад. Наша бригада охраняла фланги обеих дивизий с востока и юго-востока. Сражение разгорелось на узком пространстве, прилегающем к Южной Мораве.
Укрывшись в наскоро вырытых окопах, мы ждали, когда кончится артобстрел и бомбежка. Было трудно дышать. Пороховая гарь, густой угарный дым разъедали глаза. Закопченные, в потеках пыльного пота, напряженные лица бойцов казались одинаковыми. Лишь по задорному блеску в глазах и нетерпеливым движениям я узнал Васко. Он был со мной неразлучен.
Грохот разрывов и сверлящий мозг визг осколков стали, наконец, стихать. На нас двинулась немецкая пехота. Подпустив ее довольно близко, рота по моей команде открыла огонь.
Перед нами вырастали холмы трупов. Сатанея от ярости, гитлеровцы метались по полю, падали, притворяясь мертвыми; ползли назад. И вот тогда, в какой-то неповторимый миг, чутьем угадываемый командиром, мы поднялись в штыковую контратаку. Одним из первых вскочил Джуро Филиппович, длинный, почерневший, со знаменем в руках, и все молча ринулись за ним.
Выполняя строгий приказ — оборонять территорию любой ценой, разобщенные партизанские соединения и группы бойцов стойко держались, проявляли чудеса героизма. Но техника неприятеля одолевала. Не смолкали крики и вопли раненых, искалеченных, утопавших в реке. Поле боя заволоклось плотной пеленой дыма, гари и пыли. Пронизанная лучами солнца, эта пелена зловещим багровым маревом стояла над рекой.
К концу дня откуда-то поступило распоряжение пробиваться на восток. Кажется, его отдал Перучица. Сдерживая натиск врага, наша бригада прорвалась к горе Одерн. Остатки 2-й и 5-й дивизий отдельными отрядами уходили частью вслед за нами, частью в горы Юхор.
Сильно поредели в этом бою наши ряды. Погибла Ружица Бркович. Со скорбью думая о ней, я невольно вспомнил слова Иована, когда он, остановившись у могилы двух бойцов, говорил о том, что будет трудно «без их души, без их ума, без их смеха и без их веры». Да, пожалуй, он все-таки прав. Уходят из жизни самые смелые и честные. Трудно будет народу без них. Без Вучетина трудно приходится батальону. Без Ружицы, труднее будет ее подруге Айше. И Милетичу тоже. Я теперь лишь узнал, как он любил ее, скрывая это ото всех, а может быть, даже и от самого себя.
Он нашел Ружицу уже мертвой на отлогой песчаной косе Южной Моравы рядом с другим погибшим бойцом, которому она, наверное, уже слабеющими руками старалась перевязать смертельную рану. Голова девушки лежала у самой воды. Белый гребешок волны, подкатываясь, нежно расчесывал ее длинные каштановые волосы. На лбу застыла упрямая косая морщинка, словно Ружица глубоко задумалась о чем-то, а глаза были широко раскрыты и в них смутно отражался свет закатного солнца.
Иован, склонившись над нею, долго-долго смотрел ей в глаза. Наверное, не верилось ему, что в них уже не вспыхнет больше тот затаенный глубокий блеск, от которого сердце так взволнованно и радостно билось у него в груди; не верилось, что никогда теперь она уже не скажет ему тех слов, которые он так страстно хотел услышать от нее в день победы. Он поцеловал ее в мокрый холодный лоб и, глотая слезы, прошептал: