Слободан Милоевич погиб загадочным образом. Кто-то выстрелил в него в горном ущелье, когда ни немцев, ни четников вблизи не было…
В батальон незамедлительно прибыл новый политкомиссар Блажо Катнич. Он привез с собой особые инструкции, ратовал за строжайшую дисциплину, зорко следил за поведением бойцов. Он был послан из ЦК партии, чтобы «укреплять армию снизу»…
6
«Я почувствовал, что конец рассказа скомкан. О том, как сражался батальон в дальнейшем, Милетич говорить не стал:
— Потом, в другой раз когда-нибудь. — Нахмурился и замолчал. «Он что-то скрыл от меня, — решил я. — Почему?» Боговинская операция и долгий, трудный путь из Хомолья через Сербию и Герцеговину нас тесно сблизили. Теперь я познакомился с его жизнью, узнал о нем многое. Он быстро вырос в отряде: сначала рядовой боец, затем командир отделения, комсомолец, член партии, а сейчас политкомиссар роты. Я убедился, какая живет в нем крепкая вера в новую жизнь своей страны, в ее свободу и счастье. Отними у него эту веру — и он не смог бы существовать. А вот наряду с этим его словно точило какое-то тягостное сомнение. По-видимому, в душе Иована происходила глубокая внутренняя борьба.
Все утро я размышлял об этом.
Из задумчивости меня вывел приход Ружицы Бркович. Она торопливо вошла в сторожку, отвечая кому-то на ходу:
— Сейчас, сейчас! Здесь есть бинты.
Вслед за ней втиснулся в узкую дверь низкорослый человек, подпоясанный поверх новой английской шинели широким ремнем с портупеями.
— Черт возьми, так уколоться пером, — ворчал он и, морщась, помахивал рукой.
Увидев меня, он поднял на лоб свои белесые брови и спросил громким, высоким голосом:
— Так это ты и есть русский? Ну, здравствуй!
На его дряблом и как будто припухшем лице мелькнула ласковая улыбка.
— Друже политкомиссар, — позвала его Ружица. — Идите сюда, к свету.
«Политкомиссар Блажо Катнич? Вот он какой!» Я с любопытством наблюдал за ним. Ружица старательно забинтовала его кровоточащий указательный палец.
— Так ты, значит, Загорянов? — повторил он, подходя ко мне. — Говорят, поправляешься? Сможешь скоро встать? Превосходно! Ну, будь здоров. Да… — Катнич что-то вспомнил. — Другарица Бркович, — строго обратился он к Ружице, — ты что-то говорила мне насчет статьи, которую написал Загорянов?
— Статья о жизни советских крестьян. Она уже готова.
— Хорошо. Передай ее мне, я просмотрю. Колхозы? Любопытно. Тема весьма интересная для наших бойцов.
Катнич и Ружица вышли.
— Сейчас здесь был политкомиссар Катнич, — объявил я Айше, когда она принесла дрова и положила на огнище.
Девушка тревожно на меня посмотрела.
— Приходил с Ружицей, поранил палец, — продолжал я.
— А-а, — неопределенно протянула Айша. — Он у нас строгий…
— Наверное потому у Ружицы и был такой испуганный вид.
Но Айша словно не поняла шутки и ответила серьезно и хмуро:
— Ее жизнь пришибла. Отец у нее — настоящий ирод, злой и грубый. А мать Любичица была очень добрая и тихая. Только и делала, что с утра до ночи работала на мужа. Прислуживала ему, снимала с него обувь, мыла ему ноги, никогда не смела при нем сесть, а он ее бил, и она умерла… Отец и над Ружицей издевался, когда она вступила в Союз коммунистической молодежи Югославии — СКОЮ, не пускал на собрания. Но она упрямая, убежала к нам. Хорошая, смелая девушка, только вот Катнича, правда, боится, — добавила Айша. — Он на неё сердится за то, что она не хочет обрезать свои косы. Политкомиссар у нас очень строгий, — снова повторила она. — Говорит, что ради идеи мы должны жертвовать всем, отказаться от всего личного. Дисциплина…
В трубе шумел ветер. Он то посвистывал, то протяжно и угрожающе гудел, то скулил тонко, будто жаловался на холод. По стеклу, обтекая переплет оконной рамы, шуршала снежная крупка. В лесу гулко поскрипывали деревья. Я удивился тому, что в сторожке совсем уже стемнело. Ледяные узоры на стекле, недавно еще искрившиеся золотом, синели холодно и тускло.
Короток в горах зимний день!
Сырые дрова разгорались плохо, сипели. Айша зажгла коптилку.
Милетич вошел незаметно, тихо. Я увидел его у окна, вернее, услышал, как он барабанил пальцами по стеклу и про себя напевал: