Думается потому, что югославскую войну, без сомнения, решило предательство военно-политического верха Югославии, и тут ничего бы не изменил предлагавшийся, но неосуществленный военный переворот ЮНА. Не изменил бы потому, что к власти пришили бы люди из все той же властвующей верхушки, десятками лет подбираемой с расчетом будущего развала Югославии. В той же ЮНА, например, длинная бюрократическая лестница способствовавшая скорее послушным и безликим, чем талантливым офицерам, усугублялась отсутствием практики и «национальным ключом», требовавшим равной национальной пропорции в подборе офицерского кадра.
Таким образом, предательство при планировании наверху дополнялось неспособностью при выполнению снизу. Это не исключало и предательств внизу, хотя для многих офицеров — словенцев, хорватов, мусульман, албанцев — следование приказам ЮНА оказывалось предательством своего народа, в большинстве охваченном идеями национализма и сепаратизма. ЮНА же тогда вела совершенно нереальную политику, объявив своим врагом любой национализм вне зависимости от его направленности.
Бессмысленно было надеяться на спасительность военного переворота, когда сам военный верх не имел какой-либо политической идеи, кроме разве что анахроничного «титовского» коммунизма, в который действительно верили лишь одиночки, и который потерял популярность, в югославском обществе еще в 80-х годах с развитием в нем капиталистических отношений и политических свобод. Понятно, что в 1990-91 годах в мире никто бы и не предпринимал военную интервенцию против Югославии, даже если бы там произошел военный переворот. В таком вмешательстве не было никакой необходимости. Тогдашний военный верх вряд ли бы достиг лучших результатов, по сравнению со случившимися. В своей деятельности генералы ЮНА в своем большинстве немногим отличались от югославских политиков, и дело даже не в том, сколько среди них было агентов иностранных спецслужб или сторонников сепаратистов, а в том, что они в общей массе не обладали ни единством ни идейной убежденностью. Самоотверженность, решительность и талант не были среди них настолько часты, насколько это представлялось пропагандой. В общем-то в тогдашней Югославии по существу и не было иных идей, кроме национальных, которые давали бы людям хоть какую-то убежденность в правоте своего дела, и не случайно, что главную роль в боевых действиях даже со стороны ЮНА стали играть те военачальники, что в той или иной мере были приверженцы хоть какого-то национального развития, и притом, как правило, выдвинулись в ходе самих боевых действий из среды среднего офицерского состава. Высший же военный верх ЮНА с началом боевых действий практически капитулировал, несмотря на все свои громогласные заявления и прямые правовые обязанности о защите конституционного порядка в Югославии. Сразу оказалось, что ЮНА бессильна, а ее органы безопасности, до войны хватавшие людей за любое неосторожное слово против власти, неожиданно были охвачены в своей большей части странным параличом перед лицом прямых вооруженных нападений на ЮНА. Главным свидетельством подобной капитуляции и является опыт Словении июня-июля 1991 года. Тогда армия в три сотни тысяч человек с несколькими тысячами орудий и бронемашин, с несколькими сотнями боевых самолетов и вертолетов, при военном годовом бюджете в десяток миллиардов долларов и годами обучения офицеров, оказалась поставленной в такую ситуация, что была вынуждена уйти из Словении, в которой неприятельские ей вооруженные силы на день одностороннего провозглашения независимости насчитывали 30 тысяч человек, оснащенных главным образом, стрелковым оружием и легкими противотанковыми и артиллерийско-минометными средствами. Помимо всего прочего, речь здесь шла не о диковатых албанцах Косово и Метохии, для которых оружие — часть народной традиции, так же, как и нападения на сербские государства и народ, и даже не о хорватах и мусульманах, имевших немалое количество достаточно обученных боевиков, а о европейски цивилизованном народе, по существу и не бывшим балканским. Дело не в недооценке словенцев, но в самой народной психологии такого типа, довлеющей в XX веке в Западной Европе, которая может и не мешает ведению войны государством, но для организации весьма тяжелой партизанской войны никак не подходит. Словенское руководство, правда, не сидело сложа руки и смогло создать «специальные» (специального назначения) силы в МВД и в армии, создаваемой на базе ТО (территориальная оборона — составная часть ЮНА, в основном находящаяся в резерве и разворачиваемая местными органами гражданской, администрации для содействия ЮНА во время войны с «иностранными агрессорами», в том числе для ведения партизанской войны). Эти силы послужили ей как главные ударные отряды по борьбе с ЮНА и с местными сторонниками югославской власти, внезапно ставшей «оккупационной». Со стороны словенского руководства довольно разумно было создание в составе своей новой армии специальной бригады «Морис», игравшей вместе со специальными силами МВД (ранга усиленного батальона) роль не только главной силы, но и ядра для остальных тридцатитысячных вооруженных сил, а в особенности для еще где-то ста восьмидесяти тысяч новомобилизованных (часто весьма условно, ибо даже стрелкового оружия многие из них не имели) словенцев, пополнивших вооруженные силы с началом войны. При создании таких специальных сил не обошлось без поддержки извне, в особенности из Германии, видевшей традиционно в Словении одну из собственных земель, и не случайно, что образцом для бригады «Морис» была GSG—9, группа по борьбе с терроризмом пограничных сил ФРГ. Подобная организация, несомненно, являлась весьма передовым методом военного строительства, особенно в условиях гражданской войны, в которой и без того довольно нерациональные современные методы всеобщей мобилизации оказались непригодными.