Он прибежал на кухню в ту же минуту как услышал шум. И быть может и смог бы оказать должное сопротивление этим двоим мужикам, деда я не считаю. Стариком, Валька бы не стал бить, даже такого мерзавца как этот немец. А вот парни, могли и получить от моего брата-дзюдоиста, по первое число! Несмотря на то, что по комплекции они были крупнее и жилистее Валька, но он их не боялся. Не боялся ровно до того момента, как они не превратились в оборотней-псов!
Валёк только и успел крикнуть мне тогда: «Звони в милицию!» Я с трудом встал на ноги, но тут я увидел такое, что едва не упал в обморок. Все трое вдруг молниеносно стали обрастать коричнево-черной шерстью. Кости их то ли ломались, то ли просто перестраивались, но происходило это с мерзким хрустом, что мне показалось, что я в аду. В ужасе я наблюдал шевеление под их кожей, но самое противное было видеть, как их лица превращаются в собачьи морды, как вытекают человеческие глаза. Ломаются и падают на пол их челюсти, а взамен человеческого они в ту же секунду обретают собачье обличье. Псиной завоняло ещё сильней, и меня вырвало прямо себе под ноги.
Валька не стошнило, но выглядел он не лучше меня. Я видел, как брат потерял равновесие и стал в беспомощном испуге отползать от чудовищ полусидя, время от времени он махал руками в их сторону как-то неуверенно, совсем уж по-детски. И мне в тот момент показалось, что он лишился не только дара речи, но ещё и рассудка. Я подбежал к нему, схватил сзади за подмышки и стал поднимать его на ноги, чтобы мы оба смогли убежать, пока оборотни рыскают по квартире в поисках медальона. Эти чудовища передвигались на задних лапах, и было в их движениях что-то скотское, омерзительное, неестественное. Будто обретя облик псов, они превратились в мертвецов, которыми дистанционно управлял кто-то невидимый. И они исполняли его команды с секундной задержкой. Я решил воспользоваться их медлительностью. Но тут одна из псин, та, что была когда-то стариком, с ужасающим визгом кинулась на Валька, мы оба упали под ее весом. Брат закрыл меня своим телом. Пёс был огромный! Было видно, что он не такой бодрый и резвый, его щетинистая шерсть была с проседью. Но клыки! Его клыки были белые и крепкие, как у молодого пса. И я видел, что этими клыками он впился в шею Валентину. Неслабо досталось и мне, чёртова псина полоснула меня когтем по шее. Вроде бы не специально, но рана была такая глубокая, что кровь хлынула фонтаном. Кровь моя и моего брата смешались в одну бурую реку. И я подумал с каким-то ненормальным равнодушием, что Валёк, наверное, уже мертв.
Но вдруг я перестал ощущать на себе тяжесть его тела и увидел сквозь белую пелену забытья, что брат мой тоже превратился в оборотня…
Вальку поставили гранитный обелиск на местном кладбище, на нём он был красивый, как Гагарин. И цветов ему подарили не меньше. Я тоже положил пару гвоздик, делая вид, что скорблю по убитому брату, хотя сам был на сто процентов уверен, что Валька жив. И что он теперь оборотень. Никому об этом я не говорил, потому что лежать в клинике для душевнобольных не входило в мои планы, я планировал найти Вальку и расколдовать. Меня несказанно злило моё бессилие перед обстоятельствами. Мне мешали мои юные годы и то, что я должен подчиняться старшим. А они, как назло, сами того не подозревая, чинили мне препятствия на каждом шагу. Доучиваться меня отвезли в деревню к тёте Тамаре. Глухая, толстая и сварливая тётка. Терпела моё присутствие, скрипя сердцем. Придиралась за каждую мелочь, попрекала меня сахаром. При всяком удобном и неудобном случае жаловалась, что я трачу слишком много воды и электроэнергии. Хотя мои родители регулярно пересылали ей деньги на моё содержание. И деньги эти для деревни были ого-го какие! Но уж такой она человек. Я жил у нее, как на каторге, и каждый день вспоминал Вальку и плакал в подушку. Я уже почти отчаялся. И разочаровался в себе, я клял себя за то, что проболтался тогда про медальон. А вот теперь, когда случилось беда, ничего не могу сделать, кроме как мечтать и планировать, а время идёт, и неизвестно, что там с Валентином. Но немного погодя жизнь меня сама вывела на нужную тропинку. Я закончил школу и вернулся домой. К тому времени уже все более-менее устаканилось. Отец с матерью старались жить дальше, хотя, конечно, обоих сильно подкосило пережитое. Отца отстранили от полетов по состоянию здоровья. И теперь он преподавал теоретические дисциплины в летном училище. А мама ударилась в религию, почти всё своё свободное время теперь проводила в церкви. «Я молюсь за Валентина!» — говорила она. Дома одному находиться мне было невыносимо. Всё здесь напоминало мне про брата, и поэтому я шарахался по городу почти с утра до ночи и думал, что же мне делать. Или сидел у обелиска Валентина на кладбище, не помня себя и времени. И вот однажды, в очередной раз засиделся я до позднего вечера, и я не обратил внимания, что все люди уже давным-давно разошлись, а около меня давно трётся немецкая овчарка. Видно, что не бродяжка — ухоженная и сытая. После того трагического случая собак я стал бояться, но всё же нашёл в себе мужество и посмотрел на оборотную сторону ее ошейника, там была выгравирована надпись: «Нона».