Жак Бенуа-Мешен
ИМПЕРАТОР ЮЛИАН, или ОПАЛЕННАЯ МЕЧТА
ПРЕДИСЛОВИЕ
Человек, живущий в эпоху перемен… По восточным представлениям, это равносильно проклятию. Ибо человек, живущий в эпоху перемен, обязательно становится жертвой Истории. Это относится и к простым смертным, и к властителям народов, даже к императорам, хотя им самим казалось, будто им подвластно все — не только пространство, но и само время, которое будто бы можно остановить или даже повернуть вспять…
К таким эпическим — и одновременно трагическим — фигурам принадлежит император Юлиан, прозванный в христианской традиции Отступником, — император, вступивший на престол правителя Римской империи в 361 году, когда эта империя уже без малого пятьдесят лет — со времени Константина Великого — жила в новом христианском облике. Она уже стала Византийской империей, как назовут ее по имени ее новой столицы — Константинополя, или Византия, куда были перенесены из Рима и резиденция императора, и его двор, и даже сенат. Христианская Византия была призвана занять место языческого Рима как центр империи, центр мира, центр цивилизации. Но путь истории сложен и тернист, он никогда не бывает прямым.
Флавий Клавдий Юлиан — племянник основателя Византийской империи Константина I Великого — родился в 332 году в новой столице. В 355 году он был уже цезарем в римской западной провинции Галлии, а в 361-м вступил на императорский престол в Константинополе. Воспитанный в христианском духе, изучавший с юности философские труды неоплатоников, посвященный в восточные мистические религиозные таинства, тяготевший к языческим культам единого бога — Солнца, он запечатлелся в истории в образе правителя-реформатора, решившего взяться за восстановление язычества на всем пространстве империи и «отступившего» (отсюда его прозвище) от утвердившегося было в качестве государственной религии христианства.
При недолгом правлении Юлиана (361–363) возобновились языческие жертвоприношения, был восстановлен в своих правах античный пантеон, вновь зазвучали древние оракулы, проводились мистерии и магические обряды. Сам Юлиан искренне верил и в неоплатоновское учение о Едином, и в гадания, и в вечный космос, почитал величайшего из богов — Солнце. Античная философия, языческая мистика и восточные культы переплелись в мировоззрении императора-реставратора, создавшего фактически собственное учение, воплощенное в написанных им сочинениях, таких, как «К царю Гелиосу» («К царю Солнцу») и «К Матери богов». Юлиан писал и полемические трактаты, например, «Против галилеян», то есть против христиан, в котором спорил с одним из авторитетнейших христианских учителей — Кириллом Александрийским; а в сочинении «Пир» (название соименно платоновскому произведению) в манере менипповой сатиры подвергал критике некоторых из своих предшественников. Свои сочинения Юлиан писал по-гречески; сохранились его речи, послание сенату и народу Афин, письма, инвективы против киников. В своей религиозной политике Юлиан прошел путь от молчаливого согласия с акциями фанатичной толпы, растерзавшей в Александрии местного епископа, до активного поощрения подобных действий и притеснений христианских учителей и священников. Впрочем, он пытался воздействовать на оппонентов в своей полемике силой аргументов, стремясь показать невозможность обожествления никакого человека, невозможность даже мысли о богочеловеке.
Этические нормы, поведенческие принципы, исповедоваемые Юлианом, отличались строгостью, самодисциплиной в духе древнего стоицизма. В войнах, которые он вел, он был бесстрашным, нередко находился в самой гуще боя. Во время последнего своего похода на парфян в Персии он получил смертельную рану, и, если верить свидетельству современника, сопровождавшего императора в войнах, — знаменитого историка Аммиана Марцеллина, встретил смерть в сознании высшей силы духа, позволяющей презреть земное, плотское и принять смерть как дар богов. Последние слова Юлиана, переданные историком, звучат как завет: «Слишком рано, друзья мои, пришло для меня время уйти из жизни, которую я как честный должник рад отдать требующей ее назад природе. Не горюю я и не скорблю, как можно думать, потому что я проникнут общим убеждением философов, что дух много выше тела, и представляю себе, что всякое отделение лучшего элемента от худшего должно внушать радость, а не скорбь. Я верю и в то, что боги небесные даровали смерть некоторым благочестивым людям как высшую награду. И мне дали этот дар… Я знаю на опыте, что всякое горе сокрушает малодушных, оказываясь бессильным перед человеком твердого духа».