Та быстро составила небольшой счет и молча подала его.
— Я заплачу сегодня вечером, — сказала Янина.
— Вы уже договорились об этом месте?
— Я сейчас пойду и скажу, что принимаю предложение. Завтра я уезжаю с этой семьей в деревню…
— Далеко?
— Кажется, миль двадцать отсюда.
Злотка молчала. Янине уже незачем было оставаться в лавке, но она не уходила. Помолчав, она сказала:
— Мне придется попросить вперед жалованье за год… Половина уйдет на уплату долгов, да и приодеться надо, потому что дом богатый и там необходимо прилично одеваться. Но, если вы разрешите, я оставлю вам немного денег… для девочки…
Злотка с досадой махнула рукой.
— Что за польза от этих денег? Сколько вы можете оставить? Хорошо, я буду кормить ее, пока денег хватит… а что потом?
— Что же я могу сделать? — прошептала Янина. — Я ведь вернусь… как только соберу немного денег, я сейчас же вернусь… А пока… милая моя… вы женщина старая, почтенная… у вас дети и внуки…
Голос ее прервался, она смотрела на Злотку, с мольбой сложив руки.
— Чем же я могу помочь? — спросила Злотка, пожимая плечами. — Мне, конечно, жаль ее, но я еврейка, а она христианское дитя… к себе я ее взять не могу… а если нельзя взять ее к себе, то какая от меня польза?
— Присматривайте за ней, покормите иногда, совет дайте или наставление…
— Ну-ну! — ответила Злотка и махнула рукой.
Янина ушла в город и вернулась только в сумерки; ее с нетерпением ожидала Юлианка. Девочка с радостным криком бросилась к ней, на шею, обнимала, осыпала поцелуями руки: Юлианка научилась уже выражать любовь. Янина, не вымолвив ни слова, направилась к диванчику, на котором они обычно проводили вечера. Юлианка шла за ней, без умолку болтая. Она с гордостью сообщила, что целый день напролет учила урок и уже хорошо знает рассказ о бедной девочке Еленке и ее верной собачке. Трудно было понять, слышит ли женщина щебет девочки. Лицо ее в сумерках казалось белее мрамора. Она была нема, как стена. Темнота в комнате сгущалась.
— Зажечь лампу? — спросила Юлианка. — Я умею.
Вместо ответа Янина притянула ее к себе и усадила на колени.
— Юлианка, — глухо сказала она.
— Что? — весело отозвалась девочка.
— Слушай меня, Юлианка; я буду говорить с тобой о вещах серьезных и грустных…
Девочка сразу стала серьезной, и даже в полумраке можно было различить ее блестящие внимательные глаза, устремленные на бледное лицо женщины.
— Я буду говорить с тобой о твоей матери, — прошептала Янина.
— О моей матери? — изумленно переспросила Юлианка.
Янина продолжала глухим, сдавленным голосом:
— Твоя мать бесконечно несчастна. Она не злая… Нет, нет! Есть у нее и сердце и совесть, как у других женщин… Но раз в жизни она совершила грех… и на плечи ее свалилась такая огромная тяжесть, что не хватило сил нести ее… Помни, Юлианка, мать твоя не злая, не бесчувственная, она только бесконечно несчастная и очень слабая… Помни об этом и никогда… не питай ненависти к матери, не осуждай ее! Пожалей ее… и если люди будут ее осуждать, отвечай: «Она хотела сделать, как можно лучше… но не могла… не хватило сил!»
Юлианка слушала, хоть не все ей было понятно. Но этот шепот, прерывавшийся вздохами, всколыхнул ее душу. После минутного молчания, во время которого слышно было только тяжелое дыхание женщины, детский голос спросил:
— А где моя мать?
Послышалось короткое, быстро подавленное рыдание, и женщина медленно и тихо заговорила:
— Твоя мать живет в стране вечного мрака… там не блещет ни единый луч надежды, а если и горит еще где-нибудь огонь любви, то только для того, чтобы терзать, но не радовать… Страна эта темнее самой непроглядной ночи… и люди чаще всего бегут из нее в могилу… но у твоей матери не хватило на это сил… к тому же она думала, что если уйдет в могилу, то уже навсегда расстанется с тобой… И она осталась жить, и вместе с ней живут боль, и стыд, и страх, и горе…
Юлианка чуть не заплакала.
— Но почему?.. — спросила она. — Почему моя мама ушла в эту страшную темную страну?
Помолчав, Янина со странным, почти безумным смешком ответила:
— Потому что очень любила.
И снова настало молчание.
— Панна Янина, — спросила девочка, — а где мой отец?
Янина опустила голову.
— Боже великий! — проговорила она в отчаянии. Потом кротко, с проникновенной нежностью сказала: — Да простит ему бог! Прости ему! — и она прижалась щекой к Юлианке. — А главное — прости матери! Помни, что я тебе не раз говорила: будь вежлива, добра с людьми, никогда не бери чужого… Помни, что если ты сделаешь что-нибудь дурное, — у матери твоей еще сильней заболит сердце, а в той стране, где она живет, станет еще темнее… А теперь, — добавила она, — пойдем… помолимся вместе.