И, взяв девочку за руку, она подвела ее к окну. Совсем стемнело, лил дождь, шумели липы. И в комнате стояла такая тьма, что едва можно было различить очертания коленопреклоненных у окна фигур — женщины и ребенка.
— Сложи руки… смотри на небо… его сейчас не видно… Но оно там… ты знаешь, что оно там… за этой тьмой… Говори: «Отче наш!»
— «Отче наш!» — тихо повторила Юлианка.
— Повторяй громче, громче: «Отче наш, иже еси на небесех!»
— «Отче наш, иже еси на небесех! — громко повторила девочка и продолжала — …да приидет царствие твое…»
— Нет, нет! Не так! Пригнись к самой земле, говори же, моли, повторяй за мной: «Смилуйся над нами!»
Пораженная звуком ее голоса, Юлианка тихо заплакала, и в густом мраке, вторя один другому, зазвенели два плачущих голоса:
— «Смилуйся над нами!»
И долго еще звенели эти слова, потом они сменились тихим плачем.
Прошло несколько дней. Юлианка стояла на пороге старого дома, свесив руки и безучастно глядя вокруг. Платье на ней имело еще довольно приличный вид, ботинки казались совсем новыми, но нечесаные волосы, осунувшееся лицо и сквозившее во всем ее облике глубокое горе говорили о том, что детское сердце страдает. Обитатели дома впервые увидели Юлианку во дворе после того раннего утра, когда грузчики вынесли из комнаты Янины ее скромную мебель, а она сама, никем не замеченная, ушла в город, чтобы больше не вернуться. До этого ее видела только старая Злотка, которая по нескольку раз в день в неизменной своей повязке и пестром платке, накинутом на сгорбленные плечи, пересекала двор и входила в старый дом. В руках у нее всякий раз была мисочка с едой, и, возвращаясь домой, она что-то бормотала, покачивая головой. Когда же ее спрашивали об Юлианке, она говорила:
— Не понимаю, что за ребенок! Сколько живу — такого не видала! Лицо у нее распухло от слез. Сидит в пустой комнате, в углу, не разговаривает, не ест и все время целует пол, по которому ходила та женщина… Я просила ее выйти во двор, поиграть с моими внучками, но она посмотрела на меня безумными глазами и отвернулась к стене… Ну, что мне делать?
Но через два дня Юлианка все же сошла вниз и остановилась на пороге дома. Она стояла долго, глядя, как скользят по траве золотые полосы солнечных лучей, как порхают птицы, как играют дети на другом конце двора. Вдруг в воротах показалась маленькая старушка, по виду нищенка, в руке у нее была толстая палка, на которую она не только опиралась, но и нащупывала ею дорогу, потому что воспаленные красные глаза на морщинистом лице почти ничего не видели. На ней было надето что-то вроде салопа, без рукавов, с заплатами на груди и на спине — то был очень старый салоп, утративший свой первоначальный цвет; на ногах, обернутых полотняными тряпками, были дырявые башмаки без каблуков, седые волосы покрывал порыжевший ватный капор.
Нищенка медленно брела, постукивая палкой о камни, торчавшие то здесь, то там в траве, и, мучительно напрягая почти совсем незрячие глаза, искала кого-то во дворе.
Завидев ее, Юлианка вытянула шею и стала пристально всматриваться. Затем, спрыгнув с высокого крыльца, кинулась к ней. Она столкнулась со старушкой на середине двора и крикнула:
— Пани!
Потом поцеловала руку, в которой старушка держала палку.
— Кто это? Ты, Юлианка? — спросила нищенка хриплым, дрожащим голосом.
— Я! — откликнулась девочка, целуя другую ее руку нищенка ощупью, как это делают слепые, нашла голову девочки и положила на нее свою темную сухую ладонь.
— Ага, — сказала она, — узнала меня, рада, что я пришла! Это хорошо! Ты девочка добрая! Вот видишь, я пришла. Я уже не раз заходила сюда, спрашивала о тебе. Что же! Живешь ты теперь не худо… О тебе заботится добрая пани… Отведи меня к ней, я с ней познакомлюсь и смогу иногда навещать тебя… А может быть, вы что-нибудь дадите мне — обноски ненужные пли ложку горячего супу? Да, кто бы мог подумать! Ну что, отведешь меня к ней?
Девочка слушала, угрюмо потупившись.
— Ее уже нет, — вымолвила она тихо.
— Нет? А куда же она девалась? Ведь она была здесь совсем недавно! Я наведывалась к Злотке. Где же она?
— Не знаю… Уехала куда-то…
— Уехала… — повторила старуха. — Ну, а ты?
Если бы она была зрячей, то увидела бы, что глаза девочки горят мрачным огнем.
— Такая уж моя судьба! — сказала Юлианка с несвойственной ее возрасту серьезностью и, уставившись в землю, продолжала: — Мать меня бросила, вы меня оставили, а теперь панна Янина… Все меня только бросают и бросают…