– Согласен. Но это еще не все. – Ангел Иоанн уселся прямо на каменный пол галереи и, глядя снизу вверх на Петруса, приготовился к обстоятельному рассказу. – С отцом Аннушки живет ее сестра Юлия. Отца зовут Дмитрий Мишин…
– А где они живут? – с легким нетерпением перебил его Петрус.
– Бабушка Настя говорила, что на Крестовском острове.
– Есть у меня под крылом такой остров. Владела им когда-то сестра Петра Великого царевна Наталья, потом, помнится, граф Христофор Миних, за ним граф Разумовский, а после и до самых темных времен – князья Белосельские-Белозерские. Теперь это тяжелое место в духовном смысле. Чего там только в темные времена не понастроили язычники! И стадионы, и яхт-клубы, и больницу для партийных начальников – полы паркетные, врачи анкетные. А теперь вот «новые русские» остров осваивают и застраивают своими виллами и башнями неприступными. Переименовывали его несколько раз, но как был он первоначально назван Крестовским, так по сей день и зовется, и в этом, брат мой Хранитель, наша надежда. Но мы с тобой послушаем лучше, что нам поведают Ангелы Хранители с Крестовского.
Петрус связался через зерцало с Хранителями семьи Мишиных и вызвал их к себе. Вскоре на галерею Исаакиевского собора прибыли еще два Ангела. Рядом с величавым Хранителем города и румяным здоровяком Иоанном прибывшие выглядели несколько бледноватыми и будто бы слегка прозрачными; Иоанну даже почудилось, что сквозь их тела просвечивают золотые отблески на шпилях.
Ангелы представились:
– Димитриус.
– Юлиус.
Иоанн назвался и сразу приступил к делу:
– Моя подопечная отроковица завтра должна получить приглашение провести каникулы у Мишиных. Посоветуйте, братие, стоит ли пускать ее в этот дом? Крепка ли ваша домашняя церковь?
Бледные Ангелы молча поглядели друг на друга.
– А она что, отроковица твоя, послушается, если ты, скажем, не возжелаешь, чтобы она в Петербург ехала? – спросил, запинаясь, Юлиус.
– До сих пор она всегда меня слушалась.
Ангелы снова переглянулись.
– В чем дело? Что это вы так таинственно переглядываетесь и почему не отвечаете гостю на его вопросы? – строго спросил Петрус. – Ответствуйте, являет ли семья Дмитрия Мишина малую домашнюю церковь, как это положено у православных христиан?
Ангел Димитриус сцепил пальцы рук, поднес их к подбородку и сокрушенно произнес:
– Хранитель великого города и ты, гость псковский, а ведь мы ничего утешительного вам поведать не можем.
– А вы молвите все как есть, – предложил Иоанн.
– Придется, видно. Дом у нас есть, да еще какой! Три этажа, с гаражом, сауной и садом. Дом есть, а домашней церкви нет и не было никогда. Дмитрий Сергеевич Мишин – процветающий бизнесмен, «новый русский», как теперь говорят. Деньги, деньги, деньги – лучше в долларах, и всяческие удовольствия и развлечения, какие можно получить за деньги, – вот его идеалы. Когда моего Митю спрашивают о вере, он отвечает, что верит только в самого себя и в доллары. Он крещен, но едва ли сам теперь об этом помнит, а обо мне и вовсе не ведает. Если бы я начал вам сейчас рассказывать, братие, сколько огорчений он мне принес начиная с семи лет и кончая сегодняшним днем, я бы до утра не закончил и вот весь этот купол слезами горючими омыл!
– Чем очень угодил бы нашему губернатору: он как раз голову ломает, как бы ему к юбилею города купола почистить. Но приставленный к нему бес Перекоп его то и дело на другие затеи отвлекает, да и денег в городской казне, как всегда, не хватает: в одну дверь вносят – в другую выносят, – усмехнулся Петрус. – Но скажи мне, Димитриус, ты сам-то пытаешься на своего подопечного влиять или только сокрушаешься?
– Дня не было, Петрус, чтобы я не пытался докричаться до него! Сколько раз он попадал в беду, а я мог и хотел ему помочь, да только редко что выходило. Не верит он в меня, а потому и не слышит. Как мне до его глухой души докричаться? Не внемлет и все тут, хоть по мобильному телефону звони!
– А ты бы попробовал, – посоветовал Петрус.
– Ты мнишь?… Редко-редко мой Митя вдруг меня и услышит, но почему-то всегда только в подпитии. При этом слышать-то он слышит, но насколько все по-своему понимает! Остерегаюсь я с ним выпившим разговаривать. Вот, к примеру, в прошлом году его пьяные дружки вздумали зимой в проруби купаться. Выехали на своих машинах по льду на середину Невы, прорубили прорубь топорами и давай в ней плавать, животным морским подобно. Зело пьяны были. Я Мите внушаю: «А ты, Митенька, в прорубь не лезь!» И он меня вроде как услышал: остановился голый на краю проруби и кричит приятелям: «Нет, я в прорубь не полезу!» Я уж было обрадовался, а он продолжает: «Я не полезу – я ласточкой нырну!». Ну и нырнул с разбега.
– И что?
– Ушел с головой под лед. Я, естественно, ныряю за ним. Протягиваю ему десницу – он не замечает; показываю, куда надо плыть к проруби, а он глаза выпучил и в другую сторону гребет. Вот страху-то я натерпелся: ведь он совсем, ну совсем-совсем не готов к Переходу! И вдруг слышу, булькает мой Митя: «Помоги!» – сам, конечно, не соображая, кого это он в черной воде на помощь зовет? Но тут уж я не растерялся: зовет – значит, меня зовет, поелику больше поблизости, подо льдом то есть, никого и нет! Схватил я моего Митю в охапку и рванул наверх прямо сквозь лед…
– Постой! Так это не ты ли, Ангел мой, взорвал лед на Неве перед Петропавловской крепостью в самую новогоднюю ночь? – воскликнул Петрус.
– Ну, я… А как же мне было иначе спасти моего Мишина? Пробил я лед головой, а он за мной так пробкой из полыньи и выскочил! Тут уж его пьяные дружки подхватили, в шубу закутали и увезли – в ночной клуб, продолжать встречу Нового года.
– Ты отдаешь себе отчет, Ангел Димитриус, какой переполох ты мне устроил в городе этим прободением невского льда? Да еще оставил за собой полынью с оплавленными краями! Городские службы с ног сбились, разыскивая преступников, запустивших бомбу под лед Невы. Слухи пошли один другого нелепее: будто с помощью взрыва террористы хотели вызвать наводнение, будто Дворцовый мост пытались взорвать, а еще будто это была попытка военного переворота силами подводного десанта. До инопланетян договорились! Коли пожелаешь, можешь в старых газетах покопаться – много интересного о себе узнаешь. И не стыдно тебе, Ангел-террорист?
– Стыдно, конечно, Петрус, как не стыдно? Виноват я, прости! Я потом долго не мог в себя прийти, вся сила моя ушла на этот прорыв, а то бы я, конечно, нашел тебя и во всем повинился. Мне пришлось две недели в Иоанновском монастыре в алтаре отлеживаться, монахини молитвами выхаживали… Ах, сколько там благодати, братие! Как на духовном курорте побывал!
– Вестимо, – улыбнулся Петрус, – как не быть преизобилию благодати над усыпальницей святого праведного Иоанна Кронштадтского? Так ты, бедный, выходит, надолго занемог после своего подвига… Ну, это тебя отчасти извиняет.
– А Митя, между прочим, даже насморка не схватил! Нет, вы, братие, и представить себе не можете, каково мне с ним приходится: я над ним вьюсь, как ласточка над выпавшим из гнезда птенчиком, а он меня все отрицает и отрицает! Ах, да что говорить-то! – Димитриус махнул рукой и, отвернувшись, горестно уставился на ближайшего к нему бронзового Ангела, будто ожидая от него сочувствия.
Ангел Юлиус робко улыбнулся, выступил вперед и тоже начал перечислять свои печали, поочередно тонкие персты пригибая:
– А моя Юлька с тех пор, как живет с отцом, ни разу не причащалась Святых Христовых Таинств – это раз. Она верит в НЛО и экстрасенсов – это два. Когда уроков не выучит, просит мачеху погадать на картах, вызовут ее или нет, – это три. В церкви не бывает – это четыре…
– Юлия твоя бывает с отцом и мачехой в церкви, – отвлекшись от скорбного созерцания бронзового собрата, сказал Димитриус. – Она очень даже любит бывать на пышных венчаниях «новых русских». Мода у них нынче такая пошла – венчаться. Но волнует ее при этом не само таинство или красота службы, а наряды и прически невесты и гостей.